Ваша исполнение n-заявки не вместилось в 500 слов? Ничего страшного! Вы можете оставить его здесь. жирным шрифтом выделяете саму заявку и под тегом читать дальше прячете текст, указывая кол-во слов. Также оставляете ссылку в самой заявке, дабы заказчик его увидел.
А также убедительно просим писать номер тура и номер выполненной заявке!
82/110 Мукуро/Цуна. "Босс, вы совсем не умеете пить..." (7 тур) 685 слов читать дальшеТсуна вздохнул. Перспектива отпраздновать его с Мукуро была не очень приятна, но на то были свои причины. Его мать сейчас отдыхала с отцом, путешествуя по латиноамерике. Хранителей растаскали домой их родители. Даже Гокудера-кун, который всеми силами отпирался ехать с Бьянки домой, всё же уехал. Да и недавний случай с Рокудо был тоже в этом замешан. Иллюзионист просто выбрал момент, когда Тсунаёши пытался успокоить Ламбо, и спросил: не против ли Савада провести с ним Рождество. Тсуна сначала даже не понял кто и что спрашивает и на автомате ответил «да», а после отговариваться было бесполезно. Реборн лишь усмехнулся и сказал, что и его тоже не будет в этот день. Хотя Тсуна был стопроцентно уверен, что репетитор наплёл с три короба и просто издевается над своим учеником. Тсуна потоптался ещё несколько минут возле съемной квартиры, которую собственно и заставил снять, так как то, что Мукуро жил в развалинах парка, ещё больше портило о нём впечатление. Савада также попросил Хару приютить Хром, потому что оставлять её наедине с этими опасными парнями из Кокуё было немного страшно. Тсуна нажал замёрзшей рукой на звонок один раз, надеясь, что никто не откроет. Но учитывая «везучесть» Тсунаёши, дверь как назло открыли. Мукуро улыбнулся и пропустил Саваду в квартиру. Тсуна сразу облегчённо вздохнул, так как жутко замёрз на холоде, и теперь теплота помещения казалась ему чуть ли не райским наслаждением. Мукуро на удивление был молчалив, но его взгляда хватило, чтобы на лице Тсуны был румянец не от мороза, а от совсем другого. Дрожащими от волнения руками Тсуна кое-как расстегнул куртку и снял её. И тут он заметил, что они с Мукро были одинаково одеты, разве что красный галстук иллюзиониста был развязан. Парень улыбнулся. Вся эта улыбчивость уже не нравилась Саваде, но сказать это вслух он не мог и поэтому оставил свои мысли при себе. - Пройдём, Тсунаёши-кун, - обволакивающим голосом пригласил Мукуро. В комнате были зажжены лишь свечи, вставленные в витиеватый подсвечник, словно стебель какого-то цветка. Свет горел приглушённо, но можно было увидеть, как на столике, где стоит подсвечник, стоит бутылка шампанского и два бокала; а рядом со столиком – диван в викторианском стиле. Хоть атмосфера была и восхитительной, она уже точно была не рождественской. Савада вжал голову в плечи, но не от волнующей обстановки, а от того, что так и не придумал, что подарить своему хранителю. - Что такое, Тсунаёши-кун? – спросил Мукуро, разливая шампанское. Тсуна ещё больше сжался от слащавой интонации голоса иллюзиониста. - У меня…. У меня нет подарка! Прости! – Тсуна проговорил это на одном дыхании и согнулся в поклоне. Вернувшись в обратное положение, он встретил удивлённый взгляд Мукуро. – «А?» - Затем улыбка мартовского кота вернулась с ещё большей насмешкой. - Ку-фу-фу~ Ничего, Тсунаёши-кун. Подаришь мне себя, - рука парня скользнула по рубашке Савады, «чисто случайно» развязывая галстук. - Иииии! – Тсуна отпрянул ещё до того момента как окажется раздетым. – Ч-чего ты творишь, Мукуро? - Просто шучу, - Рокудо протянул бокал Тсуне. – Мне не нужны подарки. Я к ним не привык. Так что то, что ты рядом со мной – самый лучший подарок, - улыбка на миг стала грустной. Тсуна почувствовал как укол совести сильно его кольнул. «И чего я чувствую себя виноватым? Мне, что, нужно было самому раздеться?» - Савада сам себе противник. Он смотрит на игривый напиток. - Я не пью. - Тогда, выпей ради меня. Пусть это будет твоим подарком для меня в это рождество. Тсуна с подозрением смотрит то на бокал, то на своего хранителя. - Х-хорошо. С… с праздником, - он неуверенно поднимает бокал и прикасается им к бокалу Мукуро. Иллюзионист удовлетворительно кивает и молча отпивает. *** На столе стоит почти пустая бутылка шампанского и наполовину полный бокал Тсунаёши. Сам он удобно устроился на Мукро и спокойно спит. Щёки немного покраснели от выпивки. А сам иллюзионист задумчиво и с улыбкой на лице смотрит в свой бокал. - Меня никогда не пьянил алкоголь, - грустно улыбается он. Тсуна повернулся немного на бок, устраиваясь ещё удобней и прижимаясь всем телом к Мукуро. - Босс, вы совсем не умеете пить… Мукуро допивает шампанское и нежно целует Тсуну в лоб, зарываясь свободной рукой в волосы. У Тсуны появляется довольная полуулыбка на лице. - Совсем е умеете… - шепчет Мукуро, наливая себе ещё один бокал.
110/110 Бьякуран/Шоичи (7 тур) 519 читать дальшеЛазурное полотно Итальянского высокого неба похоже на рисованное, такое, каким изображают его дети в младших классах: с огромным диском яркого солнца и ватой пушистых облаков, которые безмятежно плывут в бесконечном потоке стратосферы, и даже ветер, эта беспокойная гончая, едва ли может им помешать. Шоичи смотрит в это небо и думает, что за этим красивым и чистым, светлым сводом скрывается черный космос, полный неизученного и неизведанного. Он похож на.. - Шо-чан! – знакомый голос, как всегда абсолютно глупо растягивающий его имя, раздается где-то невдалеке, и Ирие начинает вертеть головой, в поиске источника шума, и через пару-тройку секунд обнаруживает его, а так же высокого парня, который стоит рядом и переводит дыхание – Ох, Дева Мария, терпеть не могу бегать, не мое это. - Все корчите интеллектуала, Бьякуран-сан? – интересуется парень, не сдержав улыбки. - Шо-чан – тот с укором покачивает головой и смотрит на рыжего товарища – у кого ты научился оскорблять людей с той же интонацией, с какой сообщаешь погоду? – он смеется и опирается на плечо Шоичи так, что тот даже сквозь легкий свитер чувствует учащенное сердцебиение и чужое тепло. – Ну ладно, ладно – примирительно говорит Джессо, приобнимая друга за плечо, и молчит с полминуты переводя дыхание.– Скажи лучше, ты в судьбу веришь? - С чего это вас интересуют такие темы? – Шоичи изумленно моргает, то ли шокированный резкой переменой темы, то ли темой самой по себе –мм, не знаю.. наверное не верю. – озадаченный вопросом, Ирие делает пару шагов в тихой задумчивости. Иногда ему кажется, что судьба звучит обреченно, как-то чересчур навязано и немного грубо, фаталистично, как если бы ничего нельзя было изменить.- это трудный вопрос. У нас на родине любят поговорки про красную нить судьбы и все в таком духе, но я не особо задавался этим вопросом, извините. - О, ты как всегда извиняешься! – он улыбается, широко и открыто, и Шоичи чувствует, что небо стало немного ближе. Это вызывает смятение пополам с радостью и острое желание немедленно сменить тему, отчего брови сходятся на переносице, и вид у него становится такой по-детски обиженный, что Бьякуран невольно смеется - о! А что это у нас тут? – он приобнимает Шоичи сзади и в минуту полного замешательства со стороны парня успевает выхватить из его рук какой-то CD диск, – На нем мое имя, это мне? - Ну да,- улыбается парень, легко пожимая плечами- вы же пропустили вчерашние лекции, и я вам записал, а то потом снова будете ныть, что к сессии не готовы – рыжий чуть заметно вздыхает, потирая переносицу – вы в последнее время часто пропускаете. Бьякуран замирает лишь на долю секунды, так что Ирие списывает это на игру своего воображения (мало ли что привиделось), и с той же откровенной бестактностью вновь нарушает личное пространство Шоичи, кладя голову ему на плечо. Светлые пряди молочным белым потоком струятся по рукаву короткими волнами и лиловые глаза довольно прищурены. - Люблю Шо-чана. - Опять вы говорите эти глупости! – вспыхивая, раздраженно шипит Шоичи и начинает шагать быстрее, так, что Голова Джессо соскальзывает назад, и только через пару метров Ирие оборачивается. Джессо смотрит все так же весело и догоняет его, приобнимая, наперебой рассказывает о своих планах и идеях. Он шутит и улыбается, и Ирие улыбается ему. Но заснувшему на лекции Шоичи снится космос. Космос ему не открыт.
23/65. Тсуна, Хибари, Гокудера, Ямамото. Будни воспитателя в детском саду. AU. (8 тур) 633 читать дальшеВ небольшом городке Намимори наступила весна. Тёплая, радующая ласковым солнышком и звонким щебетанием птиц. Вот только не всем дано право спокойно насладится, необходимыми после зимы, солнечными лучами. Особенно, когда ты воспитатель в детском саду… - Дядя Тсуна, Такеши меня ударил! - Неправда! Я здесь не причём! - Ага, а синяк у меня сам по себе оказался?! Дядя Тсуна! Тяжело вздохнув, я треплю Хаято по волосам и с лёгкой улыбкой отправляю детей играть в песочницу. Естественно меня тут же хватают за фартук и, звонко смеясь, тащат через весь садик, дабы я убедился, что у вспыльчивого Гокудеры, получается гораздо лучше, чем у его друга по детской площадке, пусть даже это не так, но зачем огорчать ребёнка? Когда у слишком старательного паренька падает очередная башенка, я, всё так же улыбаясь, предлагаю построить её вместе. Я усаживаюсь на корточки рядом с довольными детьми, показывая, притихшим ребятам, мастер-класс. Как всегда вокруг меня собирается вся группа. Даже ЭКСТРИМАЛЬНО неугомонный Реохей молча смотрел, как главный архитектор, то есть я, возводит высокий забор вокруг крепости. Первые модницы, Киока и Хару, сидя на травке, шьют новые наряды для кукол. Единственный сын начальника местных правоохранительных органов, Кёя, предлагает справа установить тюрьму и камеру пыток. А старший сын известного доктора Спеида, Мукуро, требует установить слева лабораторию. Каждое желание моих неугомонных воспитанников исполняется, и я вскоре понимаю, чтобы воплотить все их идеи, мне понадобиться очень много песка и места, которые у нас в дефиците. О чём я и сообщаю ребятам. Наги, младшая сестра Мукуро, предлагает вернуться в здание и построить всё там. Идею одобрили все и сразу. Моё творение безжалостно сломали. И посмотрев на часы, удивляюсь быстро пролетевшему времени. Пока Хаято и Такеши мучают остатки от моего прекрасного города, я спокойно смотрю в небо, наблюдая за медленно плывущими облаками, за лучами солнца, проходящего сквозь молодую зелённую листву. И жизнь кажется прекрасной, по детски наивной и ласковой, как лёгкий поток ветра. От философских размышлений меня отвлекает Кёя, который так не вовремя потянул за краюшек моего любимого рыжего фартука. Оказывается, его отец пришёл немного раньше, чем планировалось, по этому мальчонку забирают перед обедом, что бывает крайне редко. Попрощавшись и передав ребёнка в целости и сохранности семье, я строю оставшуюся группу попарно, и мы все идём на второй этаж, в детскую, где строительство продолжают дети, а я с чистой совестью проверяю документы, которые мой любимый старший брат «одолжил» мне для проверки. А дальше всё по расписанию: сначала Мукуро, проявляя заметные художественные таланты, разрисует цветными мелками, какой-то шибко важный документ; Кен и Хаято опять подерутся, споря на какую-то тему и не найдя другого способа доказать кто же прав; Хару, от излишнего усердия, потеряет одну из деталей нового костюмчика, и вся группа будет её искать. Всё закончится тем, что за через- чур активными детьми придут их не менее шумные родители. Я по старинке предложу чаю с пирожными вместо человеческого обеда, и вся орава направится на кухню, дабы попробовать моё фирменное лакомство. В итоге я смогу разогнать всех по домам, только в шесть часов, ибо садик официально закрывается. Потом я провожаю семейство Рокудо до их огромного особняка, просто потому, что Спеид обещал отмазать меня от праведного гнева брата, за безвозвратно испорченный документ. А если считать, что живёт это вёсёлое семейство на другом конце города, то домой, учитывая пробки, я добираюсь только к десяти часам. И всё бы ничего, вот только у меня дома вместо любящих родителей или девушки, не менее любящий и ревнивый итальянец, который уже не раз грозился стереть ни в чём не провинившийся садик с лица земли, если я не прекращу так поздно возвращаться домой. К сожалению, успокоить любимого можно только одним способом, из-за которого я опять не высплюсь. Но знаете, пусть вся жизнь будет кошмаром, детишки разрисуют все документы, а темпераментный любовник действительно подорвет несчастный детский сад. Но ради их счастливой улыбки, нежно целующего Реборна и манящего запаха итальянской выпечки с кухни, я готов вытерпеть всё что угодно!
36/65. Тсуна|Мукуро|Хибари. AU, детский сад. Соревноваться за внимание воспитателя. (8 тур) 639 читать дальшеМукуро было скучно. Очень скучно. Воспитателя временно не было, поэтому его заменяла какая то вредная старушенция, которая успела накричать на всех и вся . Единственное, что её спасло, так это просьба Савады-сана, чтобы дети вели себя хорошо, пока их воспитатель будет обзванивать родителей насчет неожиданного собрания. - Кёя-кун, мне скучно,- тянет Рокудо- младший. В ответ молчание,- Кёя-кун! - Чего тебя, травоядное?- вздыхает Хибари. Мукуро кривится. Ему такое обращение не по вкусу. Но сейчас слишком скучно, чтобы обращать на это внимание. - Давай поспорим, что ли,- уныло протянул мальчик, сидя на ветке дерева и жуя ананасовую дольку. - На что?- без особого желание уточнил Кёя, играя в песочнице. Мукуро осмотрел с «вышки» детскую площадку, отметив, что старуха заснула, а другие дети на них внимания не обращают. И тут, голову молодого гения посетила блестящая, как он думал мысль. - Кёя, а давай,- договорить мальчик не успел. Ветка оказалась слишком мокрой послепрошедшего вчера дождя. Мукуро упал на пятую точку. В лужу. На подобное действие Кёя лишь хмыкнул и вернулся к песочнице. Мукуро почувствовал, как слёзы начали собираться в уголках глаз. Ещё чуть-чуть и один из самых сильных, если можно такое сказать о ребёнке, детей- расплачется. - Мукуро, ты в порядке? Нужно быть осторожнее,- Тсуна, поднял мальчика на руки и, потрепав Кёю по волосам, ушёл в здание. Нужно же переодеть ребёнка. Хибари, явно не согласный с тем, что его оставляют одного, поплёлся за ними. Савада, предварительно стянув с Мукуро мокрую одежду и оставив детей в комнате для тихого часа, пошёл искать что-то, что осталось с прошлого «купания». А точнее синюю свободную футболку и чёрные шорты. Параллельно отправив старые вещи в стиральную машину. - Кёя, знаешь,- тихо прошептал Рокудо- младший,- а спорим, что дядя Тсуна меня больше любит, чем тебя?- на такое заявление Хибари даже с кроватки упал. - Совсем сдурел, а травоядное? Да и с чего ты вообще это взял?- Кёя ревниво зыркнул в сторону Тсуны, а потом вернулся к Мукуро.,- на что спорим? Рокудо довольно усмехнулся,- если к тому моменту, когда за нами придут родители, дядя мне уделит больше внимания, чем тебе, то я выиграл. - Договорились. - Не замёрзли?- вернулся воспитатель,- а то я ели нашёл сменную одежду. Мукуро, довольно улыбаясь, дал себя спокойно одеть, при этом победно смотря на соперника. «1:0». Хибари лишь сжал кулаки. - Кёя, что случилось? Вы опять поссорились пока меня не было?- Тсуна обеспокоено посмотрел на воспитанника. - Н-нет, не совсем. Всё нормально,- «1:1». Савада подозрительно посмотрел на детей, а потом, взяв их за руки, вернулся на улицу. Старуха всё так же спала, но дети все на месте. Целы и невредимы. Весь день счёт прыгал с невиданной скоростью. То Хибари, случайно конечно же, вывернет на себя ненавистную манную кашу. То Мукуро споткнётся и расшибёт коленку. Таким образом к вечеру счёт ровнялся «7:7». За детьми пришли родителя, которые естественно остались на чашечку кофе с фирменными пирожными, а у детей тихо сдавали нервы. Ведь все хотят быть единственными, любимыми и неповторимыми! И на «не чью» никто не согласен. - Дядя Тсуна,- решил решить всё раз и на всегда Кёя. Мукуро стоял немного позади него и смотрел в глаза Воспитателя. - Что такое, Кёя? Что-то случилось? - Да, случилось,- встрял в разговор Мукуро. - Кого из нас Вы больше любите?- спросил Хибари- младший. Тсуна даже пирожное из рук выронил от такого вопроса. Он ошарашено смотрел на детей, которые с самым серьёзным видом ожидали ответа. - Так вот оно что,- протянул Савада, поднимая Мукуро на руки. Кёя от такого открытого жеста, ревниво вцепился в штанину Тсуны, гневно посматривая на Рокудо,- знаете, мальчики, я вас всех очень люблю. Одинаково. Вы самые замечательные дети на земле. Но больше всех я люблю: маму, папу и Реборна. На такое откровение дети озадачено переглянулись. Взрослые тихо ожидали объяснений. Более догадливые родители уже тихо посмеивались. А у, дружно переглянувшихся, детей начали появляться смутные сомнения. Кто же такой этот Реборн, если он ближе дяде Тсуне, чем они?
61/65. TYB!кто угодно/TYB!Тсуна. (8 тур) 1119 читать дальшеЛето. Воздух плавится от жара солнца, стрекот насекомых мягко вливается в уши, а от запаха, дурманящего запаха желтых цветов, так и хочется расчихаться. Но Тсуна терпит, раз за разом трет нос, прогоняя щекочущее ощущение, и продолжает идти вперед. Вчера он увидел здесь красивую бабочку, желтую, с ярко-синими прожилками на крыльях и алыми пятнышками по краям крыльев. Дедушка сказал, что это очень редкий вид и встретить ее к счастью, а вечером рассказал сказку. «Когда-то давно жила на этом свете девушка. И видела она в своих снах чужие судьбы. Столько смертей и болезней она перевидала на своем веку, что удивительно, как сохранила ясность разума. В тайне хранила красавица способность свою, не хотела колдуньей называться, но вот пришел час, когда она увидела во сне судьбу своего младшего брата, судьбу горькую и несчастливую. Тогда она взмолилась безымянным богам, что подарили ей этот дар, и попросила забрать у нее все, что угодно, лишь бы братец был счастлив. И когда начало исполняться пророчество, дева исчезла. Семья ее божилась, что, когда они зашли к ней в комнату, уже никого не было, лишь золотистая бабочка летала под потолком. Сейчас люди верят, что если долго-долго смотреть на узор у нее на крыльях можно увидеть свою судьбу». Папа тогда рассмеялся и сказал, что все это ерунда, но Тсуна упрямо возразил, что докажет ему. И вот сейчас он пробирается с зажатым в руке сачком через поле цветов, похожих на маленькие солнышки, и глазами ищет, не промелькнут ли где знакомые крылышки. Когда до забытого всеми знакомого чучела остается совсем чуть-чуть, Тсуна решает отдохнуть. Аккуратно кладет на землю сачок и соломенную шляпу, и, раскинув ноги и руки, ложится на землю. Травинки чуть покалывают шею, земля приятно холодит спину, а купол неба, раскинувшегося над ним неба, кажется бесконечным. Облака, белые пушистые звери, лениво скользят по синей глади. Тсуна тянет вверх руку, хочет потрогать, но пальцы хватают лишь жаркий сухой воздух. А внизу не так жарко, нет густого, забивающего ноздри аромата цветов. Тсуна довольно жмурится и потягивается, ему так хочется поспать, глаза слипаются, а солнце, теплое, совсем не обжигающее, мягкими мазками лучей ложится на щеки, согревает сбитые коленки и жарит приоткрытый живот. А, когда он приоткрывает глаза, на груди, совсем недалеко от носа, сидит та самая бабочка, и за мгновение до взлета синий узор на крыльях складывается в четкий крестик. Он еще долго смотрит вслед ускользающему силуэту, потом встает и бредет к чучелу. Чтобы там папа не говорил, а бабочка волшебная, пусть он пока и не знает, что она ему хотела сказать. Тсуна не сразу понимает, почему земля оказалась под носом, но вот чужое ворчание он слышит ясно. Его быстро и грубо поднимают, совсем как кота за шкирку, и Тсуна удивленно смотрит на незнакомца. Совсем взрослый, с коротким ежиком темных волос и загорелой кожей. - Ты кто? – хрипло спрашивают его. - Тсуна, - отвечает мальчик и с любопытством продолжает рассматривать нового знакомого. – Я здесь бабочку ловил, - добавляет он. - Ее все в детстве ловили, - хмыкает парень и ослабляет хватку, а потом и вовсе отпускает ворот рубашки. У Тсуны немного неприятно саднит шею, но он не показывает виду. - А ты что тут делаешь? – несмело спрашивает мальчик, с любопытством уставившись в вишневые глаза. - Спал. Тут тихо, - и, чуть усмехаясь, добавляет, - было тихо. - Тут здорово! Лежать прохладно и пахнет травой, а не солнечными цветами. - «Солнечными цветами»? – переспрашивает парень, а потом поясняет: - Это подсолнухи, балда. Растут под солнцем. Тсуна смеется и вслух повторяет название. Ему нравится этот человек, ему нравится это поле с желтыми-желтыми цветами, ему нравится эта страна. И-та-ли-я, как назвала ее мама. - А откуда ты знаешь японский? – Тсуне интересно. - Я вообще много, что знаю. – Парень скидывает его с колен и снова ложится на землю. Подумав, Тсуна растягивается рядом. - А знаешь, почему нельзя потрогать облака? - Потому что они далеко. - Это как? Вот же они… - Палец тыкает в самое большое из них, с пухлыми белыми горбами. - Ты же не можешь поймать ту бабочку, вот так и с облаками, мы смотрим на них, но на деле они далеко. Тсуна хмурится: - Но бабочку мы не видим, а облака вот они! - А ты представь, что бабочка села на самый верх высокого дерева, - терпеливо поясняет его новый друг, а ты стоишь снизу и видишь ее. - Понятно. – Разочарованный вздох так и рвется из груди. – Они, наверное, такие мягкие… Парень смеется и грубо треплет его по волосам. - Мелкий ты еще, вот подрастешь и перестанешь думать о всякой ерунде. - Не перестану, - упрямо возражает Тсуна. – Мама говорит, что я ро-ман-тик. - Права твоя мама. – Парень снисходительно улыбается, и Тсуна довольно жмурится.
Домой он возвращается поздно. Соломенную шляпку он подарил чучелу, как и сачок – его новый друг рассказал, зачем на самом деле он нужен, и Тсуна долго возмущался, как так можно обращаться с бедными бабочками. Большой дом дедушки весь в огнях светящихся окон, у входа как всегда много машин. Мама говорила, деда важный человек, а еще у него есть сын, правда его Тсуна никогда не видел. Когда Тсуна осторожно открывает дверь, на него тут же устремляется множество взглядов. - Так этот мелкий сын Емицу? – от человека, сказавшим это, веет холодом. Тсуна застывает. - Занзас, не пугай ребенка, - мягко журит дедушка. У того черные волосы, вишневые глаза и темная от загара кожа, но Тсуне кажется, что они никогда раньше не встречались. Мальчик смотрит в знакомые глаза, но видит в них только холодное безразличие и равнодушие. Весь ужин он смотрит в тарелку и жует молча, нехотя. - Ну что, милый, ты нашел свою бабочку? – У мамы мягкий, ласковый голос и Тсуна не хочет растаивать ее своим молчанием. - Да, а еще я встретил нового друга! Правда, он совсем взрослый. - Тсуна, ты ничего не путаешь? Там не могло быть никого постороннего. – Дедушка хмурится и переглядывается с отцом. Мальчик чувствует, как его прожигают насквозь вишневые глаза. Он сглатывает и весело добавляет: - Я подарил ему сачок и шляпу, а то мне грустно на него смотреть. Ему наверно жарко. Занзас отворачивается и что-то говорит дедушке на незнакомом языке. -Так ты про пугало? Какое у тебя воображение. – Они все смеются. Тсуна молчит и ковыряется в тарелке. - Занзас, ты надолго? - Завтра утром уезжаю. - Мог бы остаться подольше, - укоризненно говорит деда. - Не вижу смысла. После ужина Тсуна отпрашивается погулять. Ненадолго, говорит мама, и они с папой куда-то уходят. До поля с подсолнухами совсем недалеко. А небо уже не голубое – по небосклону размазали красную краску, большие облака похудели – ниточки-клочки, подсвеченные розовым. Лишь запах цветов все тот же – дурманящий, густой аромат… Пока он бежал до пугала – запыхался, но знакомая соломенная шляпа заставила его улыбнуться. - Я слышал, ты завтра уезжаешь, зашел попрощаться, - громко говорил чучелу Тсуна. – Я буду скучать. И с чувством выполненного долга побежал назад. Подсолнухи покачивались там, где он пробегал.
3/40. Мукуро/Тсуна. "С Днем Рождения!" (9 тур) 619 читать дальше- М-мукуро, пожал-луйста! - Тсуна еще раз дернул руками пытаясь освободиться, но яркая праздничная лента надежно была замотана вокруг запястий. - Отпусти меня! Это уже не смешно! - Ку-фу-фу, а кто здесь говорит о шутке? Тсунаеши-кун, я искренне рад, что ты присоединился ко мне в столь замечательный вечер, - забравшись на двуспальную кровать, иллюзионист по-кошачьи подполз к связанному боссу Вонголы едва не раздавив тюбик лубриканта. – Оя, ничего. У нас этого добра много. Улыбка никак не хотела сходить с довольной моськи хранителя тумана. Еще бы, ведь у него такой замечательный подарок на восемнадцатилетние. Горячий, живой и чертовски возбуждающий. Десятый выгибался столь молодым и невинным телом, пытаясь одновременно разорвать путы и оттолкнуть Рокудо, чьи руки, забравшись под рубашку, гладили и царапали. - Отпусти! Я не..не хочу! Мукуро! - карие глаза гневно уставились на одного из хранителей Вонголы. - Что ты себе позволяешь?! Немедленно освободи меня! - О-о-о! Скажешь это еще раз, и я непременно выполню твою просьбу... - левая рука выразительно оттянула резинку шорт, а правая играючи забралась в ротик, пытаясь словить юркий язычок. На глазах Тсуны выступили слезы, длинные пальцы иллюзиониста с легкостью доставали до горла. Было чертовски неприятно, и Савада сильно цапнул мучавшую его руку. - Ой! - обижено покосившись на подарок, Мукуро дернул за повязанный на шее хранителя неба розовый бант. - Ты ведешь себя неподобающе. Плохой, Тсунаеши, плохой... С легкостью соскользнув босыми ногами на пол, Рокудо буквально подплыл к письменному столу. Большая коробка, футляр для драгоценностей и открытка были полностью проигнорированы. Возвращаясь к застывшему в немом ужасе Саваде, хранитель тумана сосредоточенно клацал что-то на цифровике. - Ч-что ты де-елаешь? - десятый босс Вонголы вновь почувствовал, как его притянули ближе. - Разве не очевидно? Хочу запечатлеть столь волнующий нас двоих момент. Улыбнись, - выставив как можно дальше руку, Рокудо несколько раз нажал на кнопку, и цифровик послушно сделал фотографии. - Вот так. А теперь немножко видео… Установив прибор на прикроватной тумбочке, и включив запись, Мукуро буквально подмял десятого под себя. Слабые попытки не отвечать на поцелуй Рокудо, были просто смешны. Оседлав бедра Тсунаеши, хранитель тумана жадно припал к худой мальчишечьей груди. Горячо целуя, кусая и посасывая соски хранителя неба, Рокудо заставлял жалобно просить и стыдливо стонать дрожащего под ним подростка. Извивающееся тело регулярно задевало и без того возбужденный пах иллюзиониста, которому приходилось кусать уже не только Савадины губы, но и свои, чтобы хоть как-то контролировать рвущуюся наружу похоть. - Н-е-е-ет... - хранитель тумана не слушал жалобное нытье своего подарка, ловко сдирая брюки с худых бедер и переворачивая босса на живот. Нашарив тюбик и выдавив прохладную жидкость, Мукуро неторопливо разминал судорожно сведенные мышцы, глазами ища валяющийся на кровати презерватив. - М-мукуро! А-а-а..ну, хватит... Хранитель тумана не стал заворачиваться со своей одеждой, попросту расстегнул ширинку и вытащил давно сочащийся член. Провозившись пару мгновений с презиком иллюзионист, наконец, получил желаемое, а именно медленными и сильными толчками лишал своего босса невинности. Тсуну бросило в дрожь, тугой клубок возбуждения рвал юного мафиози на части. Мукуро сжал свою ладонь на члене хранителя неба, лаская в такт со своим уже буквально дерзким темпом, меняя дикие крики боли на другую страстную волну...
***
- Дурак! - Савада швырнул в хранителя тумана очередную посуду, от которой он ловко увернулся. - Скотина! Тварь! Предатель! Стекло разлеталось белыми осколками, встречая каменную стену. - Тсунаеши-кун! Ты не прав! Всем же понравилось! Особенна Ке-куну - он аж позеленел весь, -Мукуро в очередной раз присел спасая голову. - Не вижу повода для радости! Как ты вообще мог разослать всем хранителям то...то…то... Дрянь! - не найдя слов, десятый вновь аргументировал свою правоту тарелкой, пролетевшей в миллиметре от дурной башки Рокудо. - А как ты простонал кончая : "Мукуро..." Дверь с грохотом захлопнулась, а хранитель неба печально присел на край дивана. " - Я больше никогда не буду поздравлять его с днем рожденья! "
9/40. Хибари. Отвергнутый ангел, который следует за своим человеком даже в Ад. AU. (9 тур) 911 читать дальше- Мне страшно, Кёя! – жалобно тянет Наги и тихонько всхлипывает. Хибари молчит, укрывая ее от холода своими ослабевшими крыльями, в которых не хватает доброй половины перьев. Цепи и оковы примерзают к коже, заставляя скрипеть зубами, но молчать. Здесь, на восьмом кругу Ада, всегда холодно. Поздно уже говорить. Время для наставлений давно прошло, а сейчас он может только не позволить надежде угаснуть. *** Хибари – один из лучших в легионе. Мало кто может устоять перед ним в бою, мало кто может сопротивляться его уверенности и вдохновенности, мало кто может сравниться с ним в искусстве полетов. Хибари никогда не проваливает заданий. Когда ему поручают заботу над худенькой, болезненной девочкой, он только коротко кивает. Наги – чувствительный, многообещающий ребенок. Ее сострадание к ближним граничит с самопожертвованием, именно поэтому она сейчас лежит в больнице, подключенная к аппаратам искусственного жизнеобеспечения. У нее не хватает половины внутренних органов, надежда на нормальную жизнь уже угасла в ней, и теперь девочка просто молча ждет смерти. Хибари подходит ближе к постели, кладет широкую, прохладную ладонь на лоб Наги, и она открывает глаза, поворачивает голову к окну. За окном светит солнце, по небу плывут облака. На подоконник садится любопытная пичуга, что-то щебечет, настойчиво требуя внимания и искренне возмущаясь черствостью и игнорированием ее значительной персоны. Наги слабо улыбается – впервые за долгое время ей снова хочется жить. Хибари задумчиво треплет ее волосы и наталкивается на ехидный взгляд разноцветных глаз. Так начинается их борьба. Мукуро сильный, хитрый и изворотливый. Он не упускает возможности поглумиться над Хибари и его преданностью, он вливает сладкий яд своего голоса в уши Наги, и та впадает в депрессию, вновь и вновь уверяясь в том, что никому не нужна. Хибари показывает ей все чудеса обычной жизни: утренний луч солнца, скользящий по подушке, прикосновение ветра, запах цветов, которые ставит для нее в стеклянную вазу молодая улыбчивая медсестра. Мукуро ехидно ухмыляется, якобы случайно задевая Хибари хвостом по ноге. На следующий день у Наги внезапно отказывает искусственная почка, и несколько часов она проводит в глубокой коме. Хибари смиряет свой гнев, и принимается за дело. Наги попадает под благотворительную программу, ей находят новое сердце и легкое, неожиданно находится донор почки. После операции Наги плачет, боясь поверить, что теперь у нее будет почти нормальная жизнь. Мукуро раздосадовано прикусывает губу и закрывает ладонью глаза интерна. Интерн устало вздыхает, вгоняя катетер под тонкую кожу, и превышает дозировку лекарства почти в полтора раза. Хибари сжимает зубы и хмурится, от взмаха его крыла резко хлопает окно. Интерн словно просыпается, смотрит на шприц в своей руке и резко выдергивает катетер из руки Наги. У него трясутся пальцы, а в глазах застыла немая радость – успел! Наги еще долго не может ходить, только ездит на инвалидном кресле. Но даже это кажется ей вершиной счастья, потому что она больше не прикована к постели. Она с любопытством рассматривает мир единственным уцелевшим глазом не устает удивляться ему. Мукуро пожимает плечами, смиряясь с неизбежным. Наги медленно, но верно учится ходить заново, посещает занятия, старательно пишет в дневнике обо всех своих радостях и горестях и молится перед сном, трогательно складывая тонкие пальчики на покрывале. Хибари ловят на том, чему он не может и не имеет права помешать – на любви. Юбки Наги становятся все короче, макияж – все ярче. Зеркала бьются под маленьким кулачком, разбивая вдребезги там, где вместо правого глаза отражается повязка. Швы на душевных ранах расходятся, к ним прибавляются все новые и новые. Мукуро учит ее курить и ласково уговаривает попробовать «еще глоточек» из папиных запасов саке. Его длинные, красивые пальцы плотно закрывают ей уши, и негромкий, чуть Хрипловатый голос Хибари не достигает разума его подопечной. Объект любви Наги не выделяется ничем особым. Хибари презрительно кривит губы каждый раз, когда она оказывается рядом с ним, пытается привлечь его внимание, не осознавая, что делает только хуже. Савада Тсунаеши – паталогический неудачник и совершенно бесхребетный мальчишка. Единственным его достоинством становится неизменная доброта, причем добр он абсолютно ко всем. Савада Тсунаеши не любит ярко накрашенных девушек, умных не по годам. Наги вызывает в нем чувство жалости и мягкое, ненавязчивое сочувствие. Ему нравится солнечная, беззаботная и глуповатая Сасагава Киоко. Наги слишком умна для своих лет. Она слишком умна для влюбленной тринадцатилетней девочки, и это становится ее проклятием. Хибари упрямо держит ее за руку, не давая потянуться к шприцу, который ей предлагает новый знакомый, мрачный и неэмоциональный Чикуса. Жаль, что ему не хватает материальности, чтобы посадить Наги под замок и не дать бродить по вечерам по недостроенным зданиям. Мукуро ласково улыбается ей, подводит к самому краю здания. Ветер треплет коротенькую юбочку, звенит множеством цепочек. Волосы Наги развеваются чьим-то древним стягом, знаменем полной капитуляции. Маленькие пальчики нервно сжимают мобильный телефон, слабый голос дрожит. - Т-тсуна-кун… - Наги? Что-то случилось? - Нет, ничего. Я просто хотела спросить, может… не хотел бы ты… но есть… - О, прости, мне надо бежать! Киоко согласилась пойти со мной в кино, представляешь?! Я перезвоню тебе позже, хорошо? Мукуро оглаживает худенькие вздрагивающие плечики и резко толкает Наги. Тяжелые подошвы кожаных ботинок не помогают ей удержать равновесие, Хибари дико, ужасно, безнадежно опаздывает, и Чикуса замечает только край клетчатой юбки. *** - Кёя, мне холодно! – жалобно тянет Наги и тихо всхлипывает. Хибари молча прижимает к себе худенькое тельце и укачивает, согревая своим теплом. Под перьями просвечивают прозрачные чешуйки, которые становятся прочнее с каждым днем, ломит кости, которые словно расщепляются прямо под слоем мышц. Давно и надежно мучает головная боль, потому что отрастающие рога безжалостно прорывают тонкую кожу. Хибари никогда не проваливает заданий. Он вытащит Наги, не дожидаясь Страшного суда, вытащит, даже если для этого ему придется стать демоном. И дело здесь вовсе не в задании. Просто Хибари впервые познал Бога, а Бог есть любовь.
13/40. Хибари/Тсуна. "От меня не спрячешься." (9 тур) 516- Хибари-сан? - слегка приоткрыв дверь в кабинет главы дисциплинарного комитета, Тсунаеши проскользнул внутрь просторного помещения. Он давно хотел побеседовать с хранителем облака, но всегда заливался краской и молчал, покорно выслушивая холодное "травоядное". Это не могло продолжаться бесконечно, и юный мафиози на свой страх и риск приблизился к берлоге хищника, даже не подозревая какими могут быть последствия. Не обнаружив Кею в кабинете лучше всего было бы уйти, но Тсуну захватывала и уносила лишь мысль, что за этим столом сидел его любимый хранитель, и возможно устало прикрыв глаза, потирал подушечками пальцев виски. - Ке-кун, ты просто вредина и бяка! - Савада не мог не узнать голос Рокудо, который по возрастающей громкости, приближался к комнате, да еще и с ее хозяином. Десятому вовсе не хотелось быть с позором, выставленным на глазах иллюзиониста, а бежать было поздно, поэтому хранитель неба сделал нечто среднее, а именно спрятался за легонько колыхающимися шторами и затаил дыхание. - Не твое дело! - Кея сердито захлопнул дверь перед носом Рокудо, но тот белым туманом просочился в комнату, и как ни в чем не бывало, завалился на диван. - Так ты мне не ответил, - ожидая ответа от замершего хищника, Мукуро по-хозяйски достал шахматы, которые были его подарком на день рожденье Кеи. Фигурки были изумительны. Ручная работа, в изделиях была продумана каждая деталь. - Ты будешь черными, а я белыми... Ну, так что ты хочешь Тсунаеши-куна или нет? Хибари недовольно оторвал взгляд от монотонно колыхающихся занавесок. Не почувствовать постороннего присутствия он не мог. В принципе хранитель тумана тоже должен был заметить еще одну ауру, обладатель которой с тревожно бьющимся сердцем прислушивался к беседе, но великий иллюзионист был занят другим, а именно допытывался подробностей о личной жизни главы дисциплинарного комитета. Что же Хибари тоже умеет играть. - Хочу, - присев рядышком на диван Кея отпустил на волю черного коня. - Да, я хочу его. Хочу трахнуть. Я хочу, поймав, грубо сдирать с него одежду обнажая острые плечи. Хочу впиться страстным поцелуем в его бледные губы и терзать, пока он не станет умолять меня. О, я хочу вцепиться ему в волосы и грубо поиметь в ротик, чтобы его горячая слюна капала с моего члена. Я хочу, чтобы его худое тело извивалось и постанывало когда я стану разминать анал пальцами. Я хочу, чтобы он кусал свои руки, пока я медленными глубокими толчками буду трахать его в сладостно-болезненном темпе. Хибари прекрасно видел, что его исповедь прилично возбудила приоткрывшего рот иллюзиониста. И не только его. Тсунаеши готов был сквозь землю провалиться от той позорной слабости, которая заставила его ноги подкоситься и сползти по стеночке. Дрожащие руки слегка массировали через ткань брюк возбужденный член, а бледные губки уже не могли сдержать стонов. Почувствовав, что зверек уже загнан в угол, Кея за ворот плаща выволок иллюзиониста за дверь и закрыл ее на ключ, по пути случайно перевернув доску. Точеные фигуры дождем посыпались на пол, но хранитель облака не обращал на них внимания, подойдя к зеленоватым шторам, он рывком отдернул их. - От меня не спрячешься, - стальные глаза блеснули, заставляя Саваду сжаться в комочек, - Ты проник в мой кабинет без разрешения и заслуживаешь наказания. Я сделаю с тобой все, что обещал...
36/40. Хибари/Гокудера. "Самые счастливые минуты - когда поднимаешься к любимому по лестнице" (9 тур)www.diary.ru/~reborn-art-fest/p163040449.htm 560 слов Что вы обычно делаете на крыше тёплым весенним вечером? Карлсон может не отвечать – конечно же, он там просто живёт. Но ведь и другие люди, лишённые моторчиков на спине и страсти к малиновому варенью, не гнушаются стать чуть ближе к небу. Кто-то развешивает на высоко натянутых верёвках свежевыстиранное бельё – влажное, тяжёлое и пахнущее ландышами. Тугие белые простыни делают дом похожим на попавший в штиль фрегат, чьи паруса жаждут ветра; один хороший порыв – и можно отправляться в путешествие: далёкие моря, старые карты, клады, пиастры, пиастры… Другие прячутся там, чтобы покурить украдкой: от мамы, от подруги, от жены, а то и от самого себя. О, да это же отличная компания для ребят с белыми простынями! Бунтари — те же пираты: трубки, суровый кашель, «йо-хо-хо и бутылка рома!» Те, кому нравится смотреть на мир свысока; те, кто ищет уединения и покоя; те, кто просто валяется на старом футоне и размышляет, на что же похоже вон то кудрявое облачко; даже те, кто стоит на самом краю и играет с мыслью: «А не прыгнуть ли мне вниз?» - всем им найдётся место на нашем воображаемом корабле с парусами из пододеяльников. У нас даже есть идеальный боцман: суровый парень, знающий толк в порядке и дисциплине. Уж у него-то всегда надраена палуба, а матросы ходят по струночке и в свежем исподнем. Он аккуратно закрывает чуть запылившуюся по дороге дверцу машины, устало потягивается: долгий путь домой — неизбежный налог на роскошь жить у моря; и глубоко, с наслаждением, вдыхает. Так и есть: соль, йод, мокрая после недавнего дождя трава, оживающие к вечеру ландыши с маленькой клумбы под окном гостиной и табачный дым. Милый дом. Входная дверь не заперта; чёрные мокрый зонт небрежно брошен под вешалку. Десять секунд, чтобы раскрыть и повесить сушиться; но кое у кого этих десяти секунд никогда не находится. Небольшая заминка у подножия лестницы: два пролёта пролетают слишком быстро, и хочется хоть немного растянуть удовольствие. Предвкушение. Ведь любовь — это довольно прихотливая штука. Она берёт твою цельную, как океан, жизнь и разбивает её на дни-лагуны, часы-волны, минуты-капли. И вдруг оказывается, что даже между каплями может быть разница. Горько-солёные минуты — разлука: иногда на полдня и полсотни километров, иногда — на тысячи часов и миль. Сладкие минуты — целоваться на кухне за завтраком, когда впереди целые свободные выходные. Пряные и острые минуты — замирать, безотчётно сминая и так уже сбившиеся простыни в ожидании всхлипывающего: «Ещё!» А самые счастливые? Наверное, вот эти. Два раза по восемнадцать ступенек — на балкон и потом на крышу. К нему. У каждого из нас – своё «Я дома!». Для кого-то это чай из большой кружки с нелепой надписью, подаренной сестрой на прошлое Рождество, и вертящийся под ногами вечноголодный кот. Для другого – продавленное кресло и настроенный на любимые каналы телевизор. Для третьего – накрахмаленная горничная, с почтительным поклоном принимающая пальто и шляпу. Для Хибари Кёи – этот вот парень: бесшабашно растрёпанный, пропахший сладковатым табаком и умеющий быть таким беспечным, словно жизнь — это одно сплошное приключение. Главное сокровище нашего сурового боцмана. - Ужинать? - перешагнув последнюю ступеньку, Кёя зябко ёжится: на крыше довольно прохладно. - Ага, - проигнорировав протянутую руку, Хаято вскакивает и первым сбегает вниз. - Шустрее, стынет всё! Кёя спускается следом вразвалочку: ни дать ни взять — привыкший к качке матёрый морской волк. Открывая балконную дверь, он оборачивается, и слегка морщится от принесённых порывом ветра мелких солёных брызг. Какие минуты ждут его сейчас: горькие? жгучие? терпкие? сладкие? Не имеет значения. Время, проведённое рядом с тем, кто придаёт твоей жизни вкус — самое лучшее. Остальное — нюансы.
15/40. Вария. AU. Занзас и его команда (9 тур)www.diary.ru/~reborn-art-fest/p163039336.htm 775 слов, Н!- Утречка, босс! - Утро добрым не бывает, - покосившись на застеклённый шкаф, забитый дарёным пациентами коньяком, Занзас с сожалением отвернулся и закинул ноги на письменный стол. - Что там на сегодня? - Пролапс митрального клапана! - отвратительно жизнерадостным тоном защебетал Луссурия. - Ещё резекция печени, торакотомия, два прободения язвы и гастроэктомия! - Мусор, - поморщился Занзас, зевая. - Скучища. Леви, иди, мойся. Я сегодня поассистирую. Через скайп. - Да, босс! - тот вытянулся в струнку и прямо так, не сгибая коленей, поскакал в предоперационную. - Аорто-коронарное шунтирование! - Луссурия торжествующе потряс извлечённой из недр пухлой папки толстенной историей болезни. - Пациент из группы риска! - Позавчера только делали, - главный хирург снова зевнул. - У пластиков, наверно, и то не так тоскливо. - Сплошь носы, жирные жопы и силикон в сиськи, - лениво отозвался Бельфегор, нагло оккупировавший начальственный диван. - Но платят, Маммон хвастался, намного лучше. - А в травматологии вчера шикарный завоз после аварии на шоссе был, - мечтательно вздохнул Луссурия. - Одних жмуриков восемь штук, а сломанные ноги даже не считали! - Эх, говорил мне папа - «Учись на юриста!» - Занзас потянулся. - Выносил бы сейчас смертный приговор какому-нибудь Декстеру. Кайф. - Врой! - дверь с грохотом приложилась о стену, откинутая ударом крепкого, как дорогой костыль, бедра Скуало. - Я там всех убогих по палатам распинала, босс! Обход сам делать будешь, или Лусс опять? Лучше бы Лусс: поглядев на него, половина мужиков досрочной выписки требует! - Пусть Леви, - Занзас переложил ногу на ногу. - Ах да, он же сегодня оперирует. - Новость из приёмного покоя слыхали? - Скуало, сдвинув тощей задницей разбросанные истории болезни, поддёрнула короткий халатик и бесцеремонно уселась на край стола. Все, включая немного не доставшего её ногой Занзаса, покачали головами. - Привозят, значит, в ночную смену мужика, - Скуало, как все бабы, обожала сплетни. - Живот прямо-таки нос подпирает. Плюс боли страшные. Ну, ясное дело, дежурный хирург ставит разрыв аппендикса и велит к нам везти, на внеплановую. И тут эта туша толстопузая начинает орать благим матом. Что он, дескать, какой-то Омега. И у него двойня. И чтоб его в родильное срочно, кесарить. Вся смена — в лёжку, дежурный сам ржёт, сам на бригаду «скорой» наезжает — почему не предупредили по рации, что психического везут. Те в отказ, санитары мужика вязать — на всякий случай, он вопит, что у него схватки, дежурная акушерка сквозь хохот психиатра вызвать пытается. - Дурдом! - восторженно выдохнул Луссурия. - В дурдоме не так весело, - авторитетно заявил с дивана Бельфегор. - Ну и? - у Занзаса аж глаза загорелись. - Оказалось, этот чудик — пассивный гомик, - весело продолжила Скуало. - И другой педик во время игрищ с членом заводным перестарался — запихнул приятелю в зад так, что не вытащишь. А пожрать-то пациент не дурак, ну и от непроходимости... - Босс! - Леви, сияя, влетел в кабинет. - Смотри, чего у второй хирургии отжил! Зажать хотели, сволочи! - Тебе же вроде мыться было велено, - начал было Луссурия. - Хирургическая коррекция пола! - не слушая его, Леви дрожащими руками вручил боссу тоненькую, как меню ресторана «Всё из хрена», историю болезни. Занзас лениво открыл папку; это послужило остальным сигналом «подгребать для ознакомления». - Анализы хорошие, - прокомментировал босс через пару минут. - УЗИ тоже устраивает. - Да и с виду — чистая девка, - Скуало ткнула пальцем в фотографию рыженького, испуганно пялящегося на них мальчишки. - «Савада Тсунаёши». Азиат какой-то. У них хрен поймёшь вообще, мужик или баба. Пока не разденешь. - С таким пенисом, ши-ши-ши, он бы всё равно только мучился всю жизнь, - Бельфегор посмотрел рентгеновский снимок на просвет. - Что есть, что нет. - Решено — берём, - Занзас сунул папку Луссурии. - Хоть какое-то разнообразие. Леви, ассистируешь. Скуало, патлы подбери. А то будет, как в тот раз. - Подумаешь, - фыркнула Скуало. - Не помер же этот дед от пары волосков в брюшной полости! - Хочешь сказать, это была его карма? - хихикнул Бел. - На мне приборы, я так понял? - Я за реаниматолога? - Луссурия всё разглядывал что-то в бумагах мальчика. - Оба — да, - раздражённо ответил Занзас. - Леви, операционная готова? - Конечно, босс! - Слушай, Ску, - Луссурия сунул папку прямо под нос Скуало. - А тут случайно не «обрезание» написано? - Почерк неразборчивый, - прищурившись, она вгляделась в заполнявшие лист каракули. - И так, и этак прочитать можно. - И что делать? - Да забей, - Скуало легкомысленно пожала плечами. - Босс сказал «смена пола» - значит, смена пола! И потом, ты рожу его видел? С такой рожей девкой ему намного легче жить будет! - Хорош трепаться, - через плечо бросил Занзас. - Работать пора. И лучшая бригада первого хирургического отделения дружно высыпала в коридор — дабы исполнить свой медицинский долг. Безотлагательно.
38/110 Ямамото/Хибари (7 тур)www.diary.ru/~reborn-art-fest/p127411001.htm 1026 слов- Его даже падающий лепесток разбудить может! - страшным шёпотом говорит Тсуна смачно жующему Ламбо. Тот с хрустом откусывает от громадного зелёного огурца, справедливо рассудив про себя, что огурец — это вам не какие-то там девчоночьи цветочки; и Тсуна, схватив в охапку его, И-пин и за полу гавайки — порывающегося что-то сказать Гокудеру, оттаскивает их в хибари-безопасное место — к костру. Там дети моментально подключаются к затеянному девочками увлекательному процессу кашеварения, а свою Правую Руку Десятый обезвреживает предложением пойти ещё поплавать. И мирный выходной на природе продолжает оставаться мирным. - И всё равно он — сволочь, - упрямо бурчит Гокудера, входя в воду. - Вот зачем ему было возле нас свой гамак натягивать? Другого места на берегу не нашлось? - Ну, может, ему тоже людского тепла захотелось, - Тсуна осторожно ощупывает дно ногой. - Хотя бы вот так. Человек же он всё-таки. - Человеческого тепла? - хмыкает Гокудера. - Шутишь, Десятый? Вот если б кого из нас на костре жгли, или жарили — его бы это согрело, не сомневаюсь. - Ты преувеличиваешь, - Ямамото потягивается, разминаясь. - Я считаю, что Хибари — биоандроид, - когда Гокудера начинает нести свою паранормальную чушь, то не поймёшь даже — издевается он, или серьёзен. - Почему, думаете, он вечно на крыше валяется? Подзаряжает солнечные батареи! А скелет у него точно адамантиевый! - И поэтому он в огне не горит и в воде не тонет, - Ямамото бьёт руками по воде, забрызгивая Гокудеру с головой. - А у Кусакабе в причесоне — антенна для связи с космосом! - И остальной Дисциплинарный Комитет — его клоны! - присоединяется к веселью Тсуна. - Посмотрим, как вы запоёте, когда они возьмут всё под свой контроль! - немного обиженно фыркает Гокудера. - Да Намимори уже под их контролем, - пожимает плечами Тсуна. - Давно. - И сейчас тебя утянет на дно подосланное ими таинственное существо! - поглубже вдохнув, Ямамото ныряет, и дёргает надувшегося Гокудеру за ногу. Тот визжит, Тсуна тоже ныряет, с берега к ним спешат дети и «экстремально» возившийся с костром Рёхей...
Всё же не зря они тащили в такую даль палатки: к полудню так разжарило, что после обеда все дружно заползли в тенёк и, после непродолжительной ленивой болтовни, позасыпали вповалку. Одному Ямамото почему-то не спится. Он ворочается, укладываясь поудобнее; спихивает с себя норовящего пристроиться на мягоньком Гокудеру; потом встаёт попить. Интересно, как там Хибари? Неужели так и спит? Весь день? А вдруг ему плохо от духоты стало, а рядом никого нет? Поуговаривав себя ещё немного, Ямамото всё же отправляется в «запретное место». Особо осторожничать не приходится: трудно нашуметь, ступая по колкой свежей траве. Под высокими деревьями — Гокудера говорил, как они называются, но у Такеши, само собой, в одно ухо влетело — из другого вылетело, так вот, под ними — просто замечательно. Куда прохладнее, чем в палатках. И пахнет вкусно: листьями, цветами, ещё чем-то — непонятным, чем всегда пахнет за городом. Травой, наверное, или землёй. Или свободой. Хибари действительно спит. В всяком случае, лежит в своём гамаке с закрытыми глазами. Гамак почему-то покачивается, хотя даже слабого ветерка нет и в помине. Удобно, наверное, так вот отдыхать. В тени, в тишине, приятно покачиваясь в гамаке. На Ямамото вдруг накатывает несвойственное ему вообще-то раздражение. Разлёгся тут, как Спящая Красавица. Бесит. Во-первых, здесь слишком хорошо, чтобы занимать такое место одному. Во-вторых, ни капельки тут не тихо. Деревья поскрипывают, шуршат листвой. Кузнечики стрекочут. Птица какая-то щебечет неподалёку — и не лень ей в такую жару? А Тсуна ещё что-то про лепестки говорил. Подойдя ближе, Такеши неприязненно взглядывает на спящего оккупанта. Шишку в него бросить, что ли? А потом подраться, когда проснётся. Потому что нечего тут...
А он красивый. Ну, то есть приди вместе с Ямамото девочки, они бы точно сказали - «красивый». Так-то они побоялись бы — Хибари все боятся, и даже смотреть на него стараются поменьше; но сейчас-то он спит. Смотри, сколько хочешь. И ведь захотят посмотреть. Полюбоваться. Тем более, что выглядит он непривычно. Хибари без школьной формы — это как Скуало без меча. Редкое зрелище. Уникальное, можно сказать. У него, оказывается, очень светлая кожа. Не молочное-белая, как у альбиносов, а просто светлая — такая бывает у тех, к кому загар плохо пристаёт. Да он и не загорает, наверное. В форме не позагораешь особо. Хотя на крыше-то всё время лежит, это Гокудера верно заметил. Но лицо по цвету ничем не отличается от беззащитно открытой сейчас шеи. И ноги такие же — светлые. Ровные, гладкие, совсем без волос. Как у девушки. Короткие шорты — и не подумаешь даже, что строгий Хибари наденет такое. А рубашка не белая. Голубая. Обычно бледные люди стараются не носить голубое: этот цвет бросает тень на кожу, и как будто «мертвит». Но Хибари не выглядит мёртвым. Даже просто плохо не выглядит. «Подлецу всё к лицу», - как иногда говорит отец. Это почему-то тоже нервирует. То, что Хибари такой красивый. Очень. «Совершенный», как сказала бы начитанная Хару. Как будто мало того, что он сильный. Что его все уважают. Или побаиваются. Или откровенно боятся. Ещё и красивый. Так и хочется с ним что-нибудь сделать. Не отрывая взгляда от лица спящего, Ямамото бездумно срывает какой-то цветок. Высоко срывает — стебель остаётся короткий-короткий. В букет такой уже не годится. Для икебаны разве что. Глаза Такеши нехорошо блестят, когда он начинает отрывать лепестки.
Первый. Чуть дрогнули ресницы: чёрные, пушистые, как в рекламе косметики. Но не проснулся. Видать, сказки это всё. Про лепесток.
Второй. Смешно морщит нос — как будто чихнуть собирается.
Третий. Пошевелил пальцами на ноге. На правой. А пальцы тоже смешные. Маленькие. Интересно, он боится щекотки?
Четвёртый. Вздохнул. Что ему там снится такое? Школа небось. Или... школа.
Пятый. Ничего. Только луч солнечный сквозь листву к волосам подобрался. Они блестят. Как шёлк. Мягкие, наверное.
Шестой. Дёрнул плечом. Как будто муху отгоняет. Хотя нет тут никаких мух.
Седьмой. Что-то сказал. Беззвучно. Губы розовые. Как цветок этот.
Уронив полуоборванный цветок в траву, Ямамото делает два шага и наклоняется. В конце концов, где это видано, чтобы Спящие Красавицы от лепестков просыпались? Тут нужно средство понадёжнее. Хибари очень отзывчивый. Сейчас отзывчивый. В эту минуту. Губы доверчиво приоткрываются, отвечая на поцелуй. Они такие мягкие. Нежные. Лучше, чем у любой девушки. Ресницы немного дрожат, язык нерешительно прикасается к языку Такеши, Хибари едва слышно постанывает; и всё это вместе так приятно и волнующе, что Ямамото кажется, будто он и правда попал прямиком в сказку. Целых две минуты кажется. А потом волшебство срабатывает. И Хибари открывает глаза.
61/75. Дино\Скуало. артNH! (6 тур)www.diary.ru/~reborn-art-fest/p125234219.htm 877 слов- Тебе точно не влетит за отлучку? - Дино, в очередной раз промахнувшись мимо стакана, вносит в художественный бардак на столе ещё немного сумбура. - «Влетит»? - Скуало брезгливо отдёргивает сапог от мерно капающей на пол прозрачно-красной жидкости. - Мы что, в средней школе? - Ну, меня-то никто не хватится. А у тебя же есть босс, - Каваллоне неуклюже возит по столу салфеткой, доводя раздрай до абсурда. - Строгий босс. - Который всё ещё давит больничную койку, - отодвинувшись от кладбища еды, Скуало заваливается на диван и смешно дрыгает ногами, пытаясь сбросить сапоги. - Чёрт, так и придётся со шнурками возиться! Вот морока! Прямо как с чёртовым боссом! Он сейчас хуже моей пятилетней племяшки, когда та болеет. Тоже капризничает, требует внимания и в еде ковыряется. Добро, хоть не ноет ещё. - У тебя есть племянница? - убедившись, что уборка — не его конёк, Дино отбрасывает салфетку и, пьяно покачиваясь, обходит стол. - Да не дёргайся ты. Давай расшнурую. Неудобно же одной рукой. - Не надо, я сам, - по привычке спорит Скуало. И тут же нелогично суёт сапог прямо по нос Дино: - Хотя да. Давай ты. А племяшка — она как бы не совсем. Дочь двоюродной сестры. Помнишь Джину? - Я думал, она ещё служит, - Дино, встав на диван коленями, закидывает ногу приятеля на низкую спинку и добросовестно пыхтит, распутывая почему-то моментально затянувшиеся узлами длинные шнурки. - У этих, как их. У Червелло. - Не, контракт давно закончился, - Скуало, глупо ухмыльнувшись, складывает второй сапог ему на плечо. - Ханеума, ты — богатырский конь, гы-гы-гы. - Тяжело же! - Каваллоне чуть не падает на него, еле успев в последний момент выставить руки. - Ох, по-моему, последняя бутылка уже ни к чему была. Особенно для тебя! - Это почему ещё? - задиристо спрашивает Скуало с подушки. - Сам знаешь. - Давай-давай, скажи. - Сердце, - нехотя бормочет так и стоящий над ним на четвереньках — не свалиться бы! - Дино. - Вряд ли с твоим сердцем... - Оно как настоящее! - Скуало скалится, обнажая острые, кажущиеся в полутьме неестественно белыми зубы. - Маммон спец, чтоб ты знал! Он этой требухи уже столько наделал, что впору клинику частную открывать. Или мясную лавку. Для людоедов. Да и проверено всё: девчонка савадовская, Туман которая, с почти таким же ливером вроде второй год живёт — и ничего. Прыгает, что твоя коза. - Но она не напивается! - Откуда ты знаешь? - Ей четырнадцать недавно только исполнилось. - И что? Как будто ты в её годы... - Я в её годы капитаном дальнего плаванья стать хотел, - Дино, тяжело привалившись к диванной спинке, чересчур сильно вжимает пальцы в шею Скуало, заставляя того поморщиться. - Пульс есть. Вроде. Но всё равно... Это так странно. - Странно, что я жив? Он слишком светлый. Как призрак. - Странно, что тебя выписали, - кожа под пальцами холодная, словно неживая. - Разве с такими ранами ты не должен быть в больнице? - Я в порядке! - Скуало сердито отталкивает его руку. - И вообще, слезай давай! Впёрся тут... - Тебя никто не отпускал, да? - Дино, выпрямившись, смотрит сверху укоризненно и печально. - Скуало, ты как маленький. И я тоже хорош. Обрадовался. Нашёл, кого напоить. - Вот только не начинай! - не слишком энергично спихивая его с себя, ворчит Скуало. - Мне это твоё воспитание... - Ты чуть не умер, - пьяный Каваллоне сентиментален, и как можно было забыть об этом? - Разве это не повод немного поволноваться? - Нет! - Скуало, забывшись, больно дёргает его на себя. - Потише! - Слушай, блин! - прижав ладони Дино к своей груди, он резко подаётся навстречу. - Ну? Бьётся?
Он слишком близко. Сколько они не смотрели друг на друга вот так? С тех пор, кажется, как Дино мечтал стать капитаном дальнего плаванья. А Скуало — знаменитым пиратом. С тех поросших мхом и ракушками времён, когда им самим было по четырнадцать. Ужасно давно. У Скуало всё те же глаза — серые, почти прозрачные, шальные; и пальцы ледяные; и голос, однажды «сломавшись», так и не «починился». Вот только пальцы теперь — на одной руке. И волосы больше не вьются. И даже сердца нет. Как в страшной сказке. Дино ловит его быстрый взгляд, и вдруг понимает с горечью: об одном думают. Считают потери. - Бьётся, - говорит он негромко. - Ты прав. Ладно, отпусти уже. Скуало, глядя ему в глаза, вдруг быстро, воровато облизывает губы — совсем как «тогда». Медленно проводит напряжённой ладонью по бедру Дино, сминает пальцами грубую ткань — словно изучает перед покупкой. - Раньше достаточно было сказать: «Мне холодно, подвинься!», - хрипло говорит он. - А в двадцать два приходится два часа трепаться, да ещё и напиваться для храбрости. Куда катится мир. В смысле — куда катимся мы. Вот оно что. Ничего он не считал. Просто прикидывал — слишком трезво для пьяного, честно говоря — как далеко пошлёт его Ханеума после этих слов. Как будто не по одному поводу пили. - Это опасно, наверное, - Дино гладит его по щеке, и сам уже не знает, кого уговаривает — Скуало или себя. - В смысле, сердце же. И так колотится. Слишком быстро. - Знаешь, как говорил тот кучерявый пацан с рожей дохлой рыбы, что приходил в больницу оборудование настраивать? - Скуало коленом слегка подталкивает Дино поближе к себе. - Не знаю, - честно говорит тот. - Это не баг, Ханеума, - ухмыляется Скуало. - Это фича*!
*это не ошибка, это особенность (программистский сленг)
147/157. Хибари/Гокудера (5 тур)www.diary.ru/~reborn-art-fest/p122267342.htm 1480 словСколько ему было, когда он научился читать — пять? Или четыре? Не осталось в памяти ни возраста, ни названия книги, ни даже её обложки. Лишь тот волшебный, завораживающий момент, когда чёрные столбики причудливых букашек обратились вдруг словами, фразами, целыми историями. Это было словно пропуском в особый мир: яркий, интересный, иногда забавный, иногда поучительный. И — тихий. Самое главное преимущество книг перед людьми — они молчат. Даже собравшись в огромную толпу-библиотеку, разнокалиберные томики не издают ни звука. Не мешают думать. Ибо что бы там ни говорил Экзюпери о «роскоши человеческого общения», Хибари Кёя всегда стремился к обладанию лишь одной драгоценностью. Безмолвием. Он готов был многим ради этого пожертвовать. И прежде всего — большей частью населения Земли. Без 95% тупых травоядных мир определённо стал бы не только тише, но и лучше.
Особенно это было актуально сегодня — в самый, пожалуй, суматошный день за многие-многие месяцы. О чём он вообще думал, устраивая резиденцию рядом с убежищем Вонголы? Ну, то есть он знал, о чём думал. Были для такого решения серьёзные причины. Но всё равно в данный момент Хибари, допивающий остывший уже чай, не мог не вспомнить Сартра. «Ад — это другие люди». Жаль, что нельзя просто поставить на низенький столик почти опустевшую чашку, встать и уйти. Потому что есть Слово. Которое ты дал, что называется, «в здравом уме и твёрдой памяти». «Присмотри за мелким Десятым». Чёртов идиот должен был сказать «присмотри за мелким мной»! Хибари едва успел: не факт, что белобрысый педофил Гамма сжалился бы в последний момент, и не стал добивать беспомощных подростков. Кёя не возражал бы, будь это любые другие подростки — к детям он относился без особого трепета. Но кое-кого этот проспиртованный Венок тронул совершенно зря.
По правде говоря, все уже давно угомонились. Тетсу отвёл на вонгольскую половину наигравшихся ребятишек, подал ужин, чай, вымыл посуду и теперь видел, наверное, уже второй или третий сон. Лар тоже ушла к себе. И даже неугомонный Сасагава, «уговорив» в одиночку почти всю бутыль саке, стал тихим, как мышка, и ушуршал в какую-то из гостевых спален. Наконец-то один. Вернее, почти один; но урчащую на самой мягкой из подушек жёлто-пятнистую сибаритку Хибари в расчёт не брал. Животным в его доме позволялось всё; другое дело, что они этими своими широкими правами почти не пользовались. Ну, разве что самую чуточку.
Шаги он услышал издали: мальчишка, наверное, только успел войти на территорию Кёи, а его уже засекли, идентифицировали и мысленно оценили. Почуял всё же сквозь сон, что кошка опять сбежала. И даже понял — куда; хотя тут особого ума и не надо. Шаркает, топает, пыхтит — страшно, видать, соваться в «логово Хибари». Но не отступает. Хороший мальчик. - Добрый вечер, - замялся на пороге, как благовоспитанная школьница. - А кошка моя... Ури, засранка! Чего тебе не спится, а? Все ноги стоптал уже... Врёт, хотя и краснеет: не искал он больше нигде. Румянец. Для Кёи — как красная тряпка для андалузца-четырёхлетки: чёрного, как демон из преисподней, и такого же безумного. Хаято не из тех, кто легко подпускает к себе. Каждый раз приходится ловить момент. - Т-ты чего? - обалдело выдохнул прижатый к холодной штукатурке мальчишка: стоило лишь протянуть руку за своей пушистой беглянкой, и тут на тебе — только что в стену не впечатали. - Тебе сейчас четырнадцать? - спросил Кёя тяжёлым, нехорошим голосом: таким обычно интересуются, когда вы запланировали умереть. - Пятнадцать, - процедил тот, неловко отталкивая агрессора. Точнее, пытаясь оттолкнуть. А совсем точно — не очень-то и пытаясь. Почему-то.
Неужели уже тогда... Да нет, он бы помнил. Не пять же лет ему было. Целых девятнадцать. Приветственная вечеринка у первокурсников. Гокудера поссорился со своей тогдашней — как там её звали? да неважно — и напился почти до беспамятства. Савада был слишком занят тихоней Сасагавой, Ямамото окружало слишком много симпатичных девиц, Сасагава-старший «экстремально» бил кому-то лицо на заднем дворе. И все эгоистично обрадовались, когда Хибари бросил сквозь зубы, что посадит не вяжущее лыка травоядное в такси, и сопроводит домой. Во имя дисциплины. Гокудера тогда, помнится, был повыше, чем этот мальчишка. Пошире в кости — уж ключицы-то точно не так торчали, как сейчас. И помускулистее. Совсем немного. А пах так же. Наверное, это и сбило с толку кёины инстинкты. Запах. Саке, сигареты — похоже, он так и не поменял марку; какая-то дрянь, которой он мажет волосы, чтобы торчали по-дурацки. И одеколон. Тоже — тот самый. Desire. Где он его достал здесь? Хотя да, в комнате Хаято наверняка ещё и не такое можно найти; хорошо, если этот балбес хотя бы «игрушки» догадался запрятать подальше. А одеколон — чего его прятать? Высокий красный — в цвет Пламени Урагана — флакон. Крышка «под серебро». Как его волосы. И запах: обычно — чая с лимоном, и хризантем — когда разгорячён. Пацан пах хризантемами. Вот чёрт. И румянец этот ещё. Гокудера краснел от поцелуев — тогда, в кёины девятнадцать, пьяный вдрызг и невинный, как ромашка; и потом тоже. Всегда. Каждый раз: пылали скулы, губы дрожали, даже уши розовели и становились горячими. После двадцати, правда, он увлёкся всем этим пирсингом, но тогда... И сейчас. Чистые, гладкие, розовые. Не уши - «ушки», как говорят женщины. Хибари сглотнул. Он только дотронется. Один раз. Это не считается. Он — не какой-то там Гамма, дрочащий на мелкую девчонку. Которая, возможно, вообще его дочь. Кёя — не такой. - За оружием нужно присматривать получше, - выговорил он прямо в сердитое детское — мягкие черты, немного припухшие губы — лицо. - Да знаю я! Голос высоковат, но интонации те же. Привычные. Маленький, но всё равно — Хаято. Ну надо же. Плавно наклонившись, Хибари уткнулся носом в серые жёсткие волосы; обвёл языком тёплое дрожащее ухо, лизнул тонкую кожу позади мочки. Гокудера не убьёт его, если Кёя сейчас сделает с мальчиком всё, чего так хочется. Гокудера вообще не может его убить. А Хибари не может его предать. Так уж они устроены. Парнишка, противу ожидания, не поднял крик, шум и визг. Не звал на помощь. Просто отпихивал молча рукой и острыми коленками, и сосредоточенно прижимал к себе недовольно урчащую Ури. - За мной-младшим, - тихо сказал Хибари, словно бы не замечавший освободительных потуг Гокудеры. - Присмотри. Завтра. - Присмотрю, - пропыхтел тот, тяжело дыша. Хризантемами пахло просто одуряюще. Заставив себя отпустить мальчишку, Хибари сел обратно к столу. - Лучше убери её в коробочку, - он глазами показал на кошку. - Иначе опять сбежит. Не любит, когда в комнате кто-то ещё спит. Избалованная. - Ясно, - тот потоптался ещё немного, приходя в себя, а потом развернулся с негромким: - Спокойной ночи. - Спокойной. Шаги стихали неторопливо; мальчик словно растворялся постепенно, как забытая на солнце конфета-леденец. Интересно, начал бы он кричать, если бы Кёя не остановился? Точно начал бы. Наверняка. Хибари с сожалением посмотрел на остывший чайник. Разбудить Тетсу? Не стоит, пожалуй.
«Ни одной росинки Им не уронить... Лёд на хризантемах.»*
Завтра будет интересный день, Хаято. Как жаль, что ты его пропустишь.
P.S. - Он далеко отсюда? - заплетающимся языком спросил мальчик. - Твой босс. Кусакабе не понимал, как этот ребёнок умудрился прийти в себя, и даже заговорить. Но теперь он пытался встать. Уму непостижимо. - Лучше этого не делать, Гокудера, - прошелестела сидящая на полу рядом с едва живым Сасагавой Хром. - У тебя наверняка что-то сломано. - Он далеко? - упрямо повторил мальчишка. - Не очень, - осторожно сказал Тетсу. - Лежи. - Нам надо к нему, - он всё-таки смог подняться, и теперь стоял у стены — истерзанный, грязный, страшный — словно приговорённый к расстрелу после жестоких пыток. - Срочно. - Кё-сан не любит, когда ему мешают, - терпеливо проговорил Кусакабе. - Он всегда сражается один. И он взрослый. Он справится. Но мальчик не слушал: юношеский максимализм, контузия от удара или лежащий у его ног почти мёртвым другой взрослый, тоже далеко не слабый — кто знает, что действовало на его волю сильнее. - Я дойду, - он едва удержался на ногах, попытавшись шагнуть вперёд. - Только покажи куда. Тетсу растерялся. На его памяти единственным, кто вечно рвался на помощь Хибари, был Дино-сан. Но он ведь был ещё старше. И он был учителем Кё-сана — тем, кто до глубоких седин будет видеть во взрослом сильном мужчине пятнадцатилетнего подростка. - Надо идти, - неожиданно подала голос девочка. - Давай, держись за меня. - Ты еле стоишь, - мотнул головой Гокудера. - Сказал же — сам. - Сам, сам, - проворчал Кусакабе, грузно взваливая на плечи Хранителя Солнца. - Так, ну-ка цепляйся. А ты с другой стороны хватайся. Дети, вас понести? - Ламбо-сан сам! - передразнивая Тетсу, заверещал малыш. - Сам-сам-сам! - И-пин тоже! И мини-караван, тяжело топая, отправился навстречу Кё-сану — туда, откуда раздавался самый сильный шум.
Он был маленький. Тетсу хорошо помнил Хибари таким — устрашающим главой Дисциплинарного Комитета, грозой прогульщиков и хулиганов. Тронуло, почти до слёз. Как же давно это было. Как давно. - Смешной дядька! - пропел успевший влезть на плечи Кусакабе Ламбо. - Смешные брови! - Туман, - коротко выдохнула опирающаяся на копьё Хром. - Там у него оружие. Гокудера, этот Хибари не знает... - Понял, - нетерпеливо перебил её парень. - Вот оно что, значит. - Что значит? - глупо переспросил не понимающий этих странных детей Кусакабе. - Держи меня крепче, мужик, - выпростав руки, Гокудера вытянул из кармана одну из своих коробочек — ту, что не была прицеплена к поясу. - Держи крепче. И зажёг кольцо.
108/157. Цуна | Гокудера | Кёя | Мукуро. Сказка о принцессах. AU! H! (5тур)www.diary.ru/~reborn-art-fest/p122266190.htm 1575 слов - начало- Если кто-то думал, что Шапочке Красной Так живётся просто, легко и прекрасно - Нифига, ничё подобного! - звонко «пустив петуха», Тсуна торопливо зажала себе рот ладошкой и смущённо оглянулась. Фух, вроде никто не слышал. Хотя... даже если бы и слышали. Всё равно ясно: «чарующее пение» из перечня личных достоинств потенциальной королевской невесты можно смело вычёркивать. Тсуна вздохнула. Список, после исключения из него танцев, игры на музыкальных инструментах, таланта вести интересные разговоры, а также большой груди, роскошных волос и сногсшибательных ног, похудел до жалких двух пунктов: красивые глаза и способность предсказывать погоду на завтра. Впрочем, по поводу глаз Тсуна не сильно обольщалась: пятого размера никакое «зеркало души» не заменит. А уж предсказания погоды принцу Ямамото и подавно даром не сдались — он же наследник престола, а не садовод-огородник.
- Привет, Десятая! - крайне доброжелательно рявкнули над самым тсуниным ухом, и та от неожиданности чуть язык не прикусила. - Всё тренируешься? - Да бесполезно, похоже, - обречённо махнула рукой девушка. - Гокудера, ну почему Десятая-то? У меня же имя есть. - Говорила ведь: ты — десятая в списке принцевых невест, я сама видела! - новая подружка Тсуны — пепельная блондинка в зелёном платье с фартучком и полосатых чулках — задорно тряхнула длинной чёлкой. - А на имена у меня память никудышная! Что, с пением совсем не выходит? - Всё равно против Хибари любая из нас — как ворона против соловья, - вздохнула Тсуна. - Да ворона этого соловья в два счёта уделает — только пёрышки полетят! - Я про пение, - девушка совсем разнюнилась. - Ты слышала, как она поёт? Как райская птичка! Мне с моим писком ловить точно нечего. - А зато у тебя глаза красивые! - моментально нашлась привязавшаяся к Тсуне Гокудера. - И ты погоду предсказываешь — ну просто к гадалке не ходи! А дерёшься как! Круче любого парня! Видела я, как ты этому королевскому шуту накостыляла — до сих пор еле ноги таскает! - Ну, он мне сначала приличным показался: показывал тут всё, зефиром угощал, - Тсуна присела на скамейку. - А потом говорит: «Я подарю тебе прекрасный новый мир!» и под юбку полез! - Знаю я эти их миры, - фыркнула Гокудера. - Думают, раз мы из обнищавших родов, то и гордость совсем потеряли? Да я любому без помощи всяких там рыцарей-телохранителей так наподдам — век не забудет! Но ты всё равно круче, Десятая! Отец научил насильников обезвреживать? - Да я его и не помню почти, - болтая ногами, призналась Тсуна. - Он вечно в каких-то крестовых походах пропадает. Всё хозяйство на нас с мамой держится — Фуута, Ламбо и И-пин совсем малы ещё, толку с них немного, суета одна. А живём-то на отшибе. То разбойники какие поживиться норовят, то сборщики налогов, то жених очередной к маме сватается. Вот и приходится как-то выкручиваться — заступиться-то за нас некому. - Хреновая ситуация, - Гокудера подтянула сползающий чулок. - Да бабушка моя ещё живёт далеко, - продолжила Тсуна. - Аж за лесом. Пока до неё дотопаешь — пирожки зачерстветь успевают, а молоко в кефир превращается. К тому же, там и волки злые, и люди не лучше того. Даже и не знаешь, кого страшнее встретить — зверя или охотника. - А чего она к вам не переедет? - резонно спросила Гокудера. - Самостоятельная она очень, - Тсуна вдруг засмущалась. - И она как бы, ну... не совсем бабушка. Скорее дедушка. Просто он любит в женскую одежду переодеваться, а в деревне, сама понимаешь, на такое косо смотрят. Могут и сжечь под горячую руку. Как ведьму. У нас уже восемь таких дедушек сожгли, и как-то не хочется, чтобы мой девятым стал. - Ясненько, - Гокудера расправила фартук на коленях, чтобы не помялся. - Ну, у тебя мама зато хорошая, правда же? Моя вот померла, когда мне четыре было. А отец на лахудре вреднющей женился. Ненавижу её. - Может, принц Ямамото тебя выберет? - с надеждой сказала Тсуна, искренне желавшая подруге только добра. - Тогда тебе домой возвращаться не придётся. - Я в любом случае не вернусь, - пробурчала Гокудера, расстроенная воспоминаниями о злой мачехе. - Лучше уж, как сестра Бьянки, сбежать с цирковым карликом, чем и дальше всё это терпеть. - Ну, уж с карликом-то не надо, - осторожно возразила Тсуна. - Тут много достойных господ на будущую королевскую свадьбу собралось. Рыцари, помещики, дворяне даже. Можно, наверно, с кем-нибудь познакомиться... но это если тебя принц не выберет! - Может, оно и к лучшему, если не выберет, - Гокудера зевнула. - Судя по платьям, в которые нас по его прихоти приодели, «Такеши-дурачок» - очень подходящее ему прозвище. Тсуна деликатно промолчала: о предполагаемом женихе, словно о покойнике — либо хорошо, либо ничего. Хотя парнем принц и вправду был странноватым. Мягко говоря. Нет, к росту, стати, мускулам и симпатичному лицу у невест претензий не было — красавчик, как есть красавчик. Почтительный сын, любим народом, милосерден, да и с мечом управлялся не хуже прочих. Вот только проводить время принц Ямамото Намиморский предпочитал не на турнирах да ристалищах, а за игрой в лапту с деревенскими ребятишками, или помогая стряпухам на кухне. Он вообще всё вокруг за игру считал. Даже невест своих повелел обрядить в разные пёстрые наряды — словно не жениться собирался, а театр придворный устроить. Девушки были не очень довольны: платья так и норовили то помяться, то порваться, то просто не к лицу оказывались. Тсуну, например, из-за кроваво-алого плаща с капюшоном уже вовсю кликали кто Земляникой, кто Мухомором, кто Красной Шапочкой. - Пока к тебе шла, на Мукуро наткнулась, - Гокудера поправила голубой бант на груди. - Всё фокусы свои репетирует. Землетрясение мне показывала. - И как? - Чуть не обделалась! - Гокудера обернулась, и смерила недобрым взглядом ещё одну «царскую невесту», неспешно, но целеустремлённо шагающую прямо к ним. - А, это ты, канареечка наша. Сладкоголосая птица юности. Не охрипла ещё, заливаючись? - Твоими молитвами, - Хибари, тоже устроившись на скамейке, достала откуда-то из-под юбки большое красное яблоко, и смачно впилась в него крепкими белыми зубками. - Смотри, не подавись, - «заботливо» поддела её Хаято. - А ты язык не прикуси, - прожевав, огрызнулась та. - Отравишься ещё. - Ах ты тварь! Да я тебе сейчас... - Успокойся, Гокудера, - Тсуна вцепилась в фартук подружки, мешая ей вцепиться Хибари в украшенные большим красным бантом волосы. - Давайте жить дружно, а? Мы же тут, считай, как сёстры. Все в одном положении. - Неа, - мотнула головой Хибари, продолжая уничтожать яблоко. - Это вы в одном положении. Не приглянетесь Ямамото — поедете обратно по своим нищим замкам, коровам хвосты крутить. Я не такая. - Ну да, тебя, Белоснежечку нашу, за красу да голос живьём на небо заберут, - захихикала вредная Гокудера. «Белоснежкой» Хибари успели прозвать за бледное лицо и холодный, гордый нрав; хотя та же Хаято утверждала, что «Отмороженная» подходит Кёе куда больше. - Запасной вариант, - оглядевшись, Хибари запуляла огрызок в ближайшие кусты — она любила чистоту и порядок; и полезла под юбку за очередным яблоком. - Принц Дино Каваллоне. - Врёшь! - Гокудера аж вспыхнула от гнева. - Чтобы этот роскошный, весёлый, на белом коне... и на такую рыбу снулую, как ты, позарился! - Сама смотри, - Кёя вытянула руку, демонстрируя ошеломлённым девчонкам перстень со здоровенным, как булыжник, бриллиантом. - Еле уговорил взять. - Ку-фу-фу, а ты, Кёечка, времени даром не теряешь, - в пылу препирательств девушки и не заметили приближения очередной товарки. - Чем же это ты таким обольстила нашего душку Дино? - Намекаешь на что-то? - избавившись от очередного огрызка, Хибари извлекла из-под подола короткую, но крепкую на вид дубинку. - Хочешь, глазки тебе подправлю? А то разные они какие-то. Будут одинаковые. Заплывшие. - Что ты, Кёечка, какие намёки? - Мукуро достала из-за спины внушительный трезубец. Тсуна тревожно икнула. Гокудера предвкушающе потёрла руки. - Я тебе прямо говорю. Приличная девушка не будет прятать в нижних юбках такие компроментирующие штуки. Интересной формы. А ты, похоже, без этого просто жить не можешь. - Кто бы говорил, - Хибари моментально задрала дубинкой платье соперницы. - Ух ты, какие панталончики. В ананасик. С придворным шутом в темноте бельём поменялись? - Теперь ты намекаешь, или мне показалось, Кёечка? - Да вы в гардеробной так громко тискались, что пол-дворца слышало, - наморщила носик Хибари. - Думаю, тебя уже и из списка-то вычеркнули. - Это мы ещё посмотрим, кого вычеркнули!
Начавшуюся было драку, к немалой досаде Гокудеры (и большому облегчению Тсуны), прервал шум со стороны дворца. Все замерли, прислушиваясь. - Невестам принца немедленно явиться в тронный зал! - надрывался королевский глашатай. - Повторяю: невестам принца немедленно явиться в тронный зал! Это в ваших же интересах, юные особы! - А разве конкурс талантов для всех сразу будет? - переполошилась Тсуна, которую шустрая Гокудера тащила за собой за руку. - Я думала, как на знакомстве: каждую отдельно приглашают, принц с ней беседует... - На твоём месте, Савада, я бы о конкурсе не волновалась, - на ходу бросила Хибари, пряча дубинку. - Нет таланта — нет проблем. - Но-но, нечего на Десятую бочку катить! - Надеюсь, нам хоть время на подготовку дадут, - Мукуро было очень неудобно бежать на каблуках, но она всё равно не отставала от других. - Это тебе, Кёечка, для демонстрации таланта достаточно рот открыть... - Опять грязные намёки? - Не до них сейчас, - отмахнулась Мукуро. - Мне для представления атрибуты всякие нужны. Только вот они в комнате остались. И антураж надо соответствующий создать, а как я без всего... - Мне бы тоже в комнату надо, - неохотно пробурчала Гокудера. - За кошкой. - Надеешься выехать на её очаровании? - С магическим представлением ты меня обставила, - сквозь зубы бросила Хаято. - Придётся чудеса дрессировки показывать. - Что, больше совсем нечего? - почти сочувственно спросила Хибари. - Из лука ещё стреляю хорошо, - огрызнулась Гокудера. - Могу твоей канарейке на лету глаз выбить.
108/157. Цуна | Гокудера | Кёя | Мукуро. Сказка о принцессах. AU! H! (5 тур)www.diary.ru/~reborn-art-fest/p122266190.htm 414 слов - окончание- Для нас большая честь, милые барышни, видеть вас всех здесь, - король Ямамото, как всегда, излучал добродушие пополам с любезностью. - Могу вас заверить, что все вы прекрасны... - Мягко стелет, - почти не шевеля губами, негромко сказала Гокудера. - Чует моё сердце — попрут нас отсюда. - Значит, Каваллоне получит всё же свой шанс, - Хибари, перестав вслушиваться в сладкие королевские речи, утомлённо зевнула. - А тебе, Мукуро, прямая дорожка обратно в Кокуё. Сколько вас там? Три сестры и два брата? - Три брата, - Рокудо зло искривила губы. - Столько стараний коту под хвост! - Ну, с другой стороны, жене королевского шута тоже неплохо живётся, думаю, - Тсуне показалось, что эти слова удачно разрядят обстановку. - Он шутит, ты фокусы показываешь. Семейный бизнес. Мукуро, внимательно посмотрев на неё, даже обижаться не стала. И то сказать — кто ж на убогих обижается-то. - А теперь позвольте представить вам избранницу моего сына! - король наконец-то доковылял до сути дела. Парадные двери распахнулись, впуская в зал Такеши-дурачка с улыбкой до ушей и его будущую супругу. Толпа всколыхнулась, ахнула... и остолбенела.
- Та самая Скуало? - первой отмерла Гокудера. - Да она же старая! Ей за двадцать уже! - Двадцать два, - въедливо уточнила Хибари. - И чего он в ней нашёл? - Родственную душу? - Тсуна трогательно захлопала своими длинными ресницами. - Я слышала, у них столько общего! Бои на мечах! Изучение водной магии! И они оба рыбу любят! Жареную! - Политические интересы, скорее всего, - высматривая в толпе Дино Каваллоне, внесла свою лепту в разговор Хибари. - Намимори соседствует с королевством Вария, и у них вечные пограничные конфликты. Были. - Или у неё какой-то необыкновенный талант, - Гокудера всегда была немного склонна к мистике. - Может, она железо в золото превращает! Или с животными разговаривать умеет! - Вы такие наивные, девочки, - снисходительно улыбнулась Мукуро. - Просто ромашки луговые. На костюм её никто внимания не обратил? Замолчав, девушки, как по команде, повернулись в сторону счастливой избранницы. И синхронно покраснели — даже Хибари, на минутку переставшая быть Белоснежкой. Панталоны размером с чайную чашку, немного прозрачного газа вокруг талии и пара ракушек, прикрывающих соски — костюм Русалочки явно намного опередил своё время. - Вроой, чего пялимся, пастушки?! - прорычала Скуало, оскалив примерно полторы сотни крупных острых зубов. - Жить надоело? Рыцари, вертя головами, схватились за мечи, люстра покачнулась, несколько фрейлин упали в обморок. - Ты такая энергичная, - нежно улыбнулся принц Ямамото, и добавил застенчиво: - Рыбка моя. И никого из его экс-невест это сюсюканье почему-то совершенно не удивило.
73/157. Скуало/Ямамото (5 тур)www.diary.ru/~reborn-art-fest/p122264390.htm 826 слов- Я думаю, тебе надо подрочить! - жизнерадостно выпалил Ямамото прямо ему в лицо, и Суперби Скуало едва не отрубил себе последнюю ещё способную к этому замечательному действу конечность. - Вро-ой!!! Чего-о?! - Подрочить! - звонко выкрикнул тот уже из-за раскидистого, похожего на Леви с этими его зонтиками, дуба. - Ну, это, знаешь, когда... - Вас что, теперь такому вот в школе учат? - опуская меч, поинтересовался Скуало. - Вместо тригонометрии. - Не, такому Гокудера! - радостно доложил Ямамото, предусмотрительно оставаясь за деревом. - Хотя и тригонометрии тоже он! Или геометрии? Или географии... - Не знал, что у тебя с ним такие отношения, - чуть приподнял бровь Скуало. - Неуставные. - Нету у нас никаких отношений, - замотал головой Ямамото, и тут же чуть не вдарился лбом о дуб. - Просто когда спрашиваю, чего он такой злющий с утра, он ругается нецензурно и рычит, что подрочить не успел. - Ясно, - хмыкнул Скуало. - А ты, значит, у нас заботливый. Печёшься о злющем сенсее. - Так ведь я же люблю тебя! Как наставника! Он этим своим простодушием когда-нибудь точно в гроб вгонит — не Скуало, так себя. - Ужинать пошли, заботник, - разворачиваясь, бросил Скуало. - Хватит на сегодня. - Но ты подумай над тем, что я сказал! - догнав, Ямамото вприпрыжку побежал рядом. - А то ванны тут общие, душ тоже, и в комнате мы одной, так тебе наверно никак не... - Вро-ой, ты заткнёшься или нет?! - Скуало ткнул в его сторону мечом, заставив отскочить. - Прицепился, как нори к голой заднице! За своими причиндалами следи, дурень малолетний! - Да я-то слежу, - легкомысленно разулыбался пацан. - Утром как штык! И перед сном тоже! А ты, если надо, можешь прямо при мне... - Порублю, зараза!
Зато до гостиницы добрались экстремально быстро.
- Сам видишь, что я прав, - Ямамото провел рукой по мокрым после ванны волосам, и они красиво, искорками, заблестели. - Ты же чуть не убил того мужика! И из-за чего? - Он на тебя пялился, придурок, - Скуало на ощупь заколол патлы, чтобы не мешали есть, и с удовольствием потянулся, предвкушая отличный ужин. - Может, я просто похож на какого-нибудь его знакомого, - Ямамото открыл бутылку с молоком. - Или на сына. - Ради его же блага надеюсь, что нет, - скупо процедил Скуало, с отвращением вспомнив похотливый взгляд ныне побитого любителя поглазеть на симпатичных мальчиков. Есть хотелось до чёртиков, но он почему-то всё сидел и смотрел, как Ямамото пьёт — прямо из горлышка, запрокинув голову, и небольшой, мальчишеский ещё кадык смешно дёргается, когда пацан сглатывает. Шея крепкая, загорелая — конечно, вечный же бейсбол на улице; широкие рукава рубашки съехали вниз, почти к плечам; мускулы ничего так, округлые — даром что подросток... - Хочешь, я погуляю где-нибудь минут двадцать? - не заметив, к счастью, что его опять бессовестно разглядывают, Ямамото поставил полупустую бутылку на стол. - Или полчаса. Сколько тебе нужно? - Терпения мне нужно! - Скуало, притихший было после драки, снова начал злиться. - Пару вагонов! Погуляет он! Живо ешь и спать! Завтра... - Скуало, ну так нельзя, - ласково протянул Ямамото, и Скуало вдруг обнаружил, что улыбается тот как-то чересчур близко к нему. - Сдурел совсем?
Надо было, само собой, сразу спихнуть его с коленей. Дать пинка. Разораться. Отлупить так, чтоб впредь неповадно было. Надо было. - Тебе просто нужно настроиться, Скуало. У него такая мягкая ладонь — словно и не держит постоянно биту или рукоятку катаны. Гладит по щеке — нежно, легко; и ударить ну вот совсем никак.
Конечно, целоваться не стоило ни в коем случае. Чёртов пацан. Сладко — ни с кем так не было, никогда в жизни: не то, что оторваться — вдохнуть немыслимо; и не столько даже большего хочется, сколько того, чтоб вот это вот — не заканчивалось. Пусть просто будет так. Всегда. И всё. А ещё — стыдно: до забытых давно красных щёк, до дрожи в руках, до слёз почти. Потому что мальчик молча закрывает глаза, полностью доверяя. И приоткрывает губы, когда Скуало осторожно трогает их языком. Чуть наклоняется, прижимаясь к мёртвым, бесчувственным пальцам, почти испуганно касающимся плеча. Мальчик пахнет мылом и молоком, и чем-то особым ещё, чем всегда пахнут дети — наивностью, что ли. Или невинностью. Cazzarola!
- Сработало! - Ямамото, чуть отодвинувшись, бестрепетно проводит мизинцем по «веской причине» того, что Скуало теперь так неудобно сидеть, и присвистывает восхищённо: - Большущий! - Не жалуюсь, - сквозь зубы говорит его сенсей. - Так я пошёл? - пацан вскакивает, сверкая коленками. - Нет, - Скуало, поправив брюки, придвигается к столу. - Ешь садись. Остывает. - Но как же ты... - После ужина, - внимательно глядя на жареную рыбину, говорит мужчина. - И можешь не уходить. Мне, как видишь, стесняться нечего. - Вот и отлично! - Ямамото, сияя улыбкой, шлёпается на своё место. - О, скумбрия! - Похоже на то, - Скуало старается ёрзать понезаметнее, хотя штаны мешают ужасно. - Итадакимас! - разламывая палочки, Ямамото чуть ли не облизывается. - Или как там у вас говорят? Бон аппетит? - Угу, - Скуало, чёрт, смотри только в тарелку, или до конца ужина тебя не хватит! - Точно. Бон аппетит.
43/157. TYL!Хибари/TYL!И-пин Арт NH! (5 тур)www.diary.ru/~reborn-art-fest/p122262665.htm 915 слов- Девочка уже поела? - глядя на поднимающийся над рисом почти прозрачный пар, безразличным голосом спросил Хибари. - И-пин-сан переоделась и ушла, - едва слышно прошелестела хлопочущая у стола горничная. - «Семейные дела». Так сказала. Хибари промолчал, и женщина, закончив расставлять тарелки, бесшумно выскользнула за дверь. С сожалением оглядев безупречно накрытый стол, Хибари поднялся и прошёл в кабинет. «Семейные дела». Вся её семья, о которой он что-либо слышал за последние десять лет, уже вторую неделю благополучно пребывала в Италии. И Савада Тсунаёши, человек крайне занятой, вряд ли просто так потратил бы три часа своего драгоценного времени, уговаривая Хибари приютить девочку на время вступительных экзаменов в очень престижную старшую школу. Открыв ноутбук, Хибари нажал несколько клавиш. Потом мягко провёл пальцем по тачскрину, приближая изображение. Китайский квартал. Заведение неясного профиля с таким же многозначительно-невнятным названием. «Драконий жемчуг». То ли ювелирный салон, то ли игровой, то ли массажный. Впрочем, какая разница? Приличной девушке, пусть даже и китайского происхождения, делать там было решительно нечего.
- Не волнуйтесь, Кё-сан, - видимо, когда пропал сигнал, Хибари на пару секунд «потерял лицо» - раз уж Кусакабе, впервые на его памяти, позволил себе столь вопиющую вольность. - Мы её найдём. - Следи за дорогой, - экран ноутбука жалобно мигнул, и Кёя заставил себя ослабить хватку. Нельзя сказать, чтобы он не предполагал возможности подобного. Ну, Савада, и кто теперь параноик? Хибари едва заметно нахмурился. Куда её перевезли? И почему? И какого чёрта проклятый «маячок»... Искорка на карте — робкая, как первая вечерняя звёздочка. - На следующем перекрёстке налево, - точка то появлялась, то снова исчезала, но теперь Хибари точно знал, куда ехать.
- Мама Нана говорит, что семья должна хотя бы раз в день собираться вместе за столом, - девочка пододвигает тарелку поближе к Кёе, разрушая давным-давно усвоенную всеми горничными идеальную сервировку. - Мы с тобой не родственники, - он возвращает блюдо на место, отмечая про себя, что её вариант и правда почему-то удобнее. - Но мы — Семья, - она бездумно поправляет выбившуюся из тощей косички прядку, снова придвигает к нему тарелку и улыбается — легко и упрямо. - Приятного аппетита, Кёя-сан.
- Девушки сейчас придут, - служитель, помогавший ему переодеться, ещё раз глубоко поклонился. - Просим прощения за ожидание, господин. Всё-таки «массажный» салон. Один из. Как банально. Хотя сотрудники у них тут вполне квалифицированные. Этот, во всяком случае. Расторопный и молчаливый. Жестом отпустив его, Хибари закрыл глаза и вздохнул. Нужно будет поговорить с Ирие Шоичи. Пусть сделает что-то со своей программой слежения. Ноутбук — это слишком громоздко, как выяснилось. Телефон был бы гораздо удобнее. Постояв ещё несколько секунд, он покрепче перехватил послушно выскользнувшие из рукавов строгого чёрного кимоно тонфа и плечом открыл дверь в коридор.
- Я сестра покойной матери бедняжки И-пин, - сильный акцент вальяжной, кукольно красивой китаянки почему-то сразу показался Хибари фальшивым. - Знали бы Вы, каких трудов мне стоило отыскать её! И, думаю, Вы понимаете, что не имеете никакого права... Не слушая, он смотрел на чинно сидящую в углу небольшой комнаты девочку. Приглушённых тонов, слишком взрослое для неё кимоно: роскошь не бросалась в глаза, но Кёя точно мог бы сказать — очень дорогое. Изящно уложенные волосы. Немного косметики. Особый заказ для важного клиента, надо полагать. Девственница-скромница. Настоящая жемчужина. А уж охраны-то понаставили. «Плюнуть некуда», как сказал бы невоздержанный на язык Гокудера. - У меня есть бумаги, подтверждающие... - Ты её оставила, - негромко проговорил он, глядя поверх головы девочки. - Канзаши. - Я сказала, что воткну шпильку себе в горло, если её отберут, - подняв на него взгляд, она улыбнулась — легко и упрямо. И вскочила одновременно с его первым ударом.
- Выглядит слишком дорогой, - И-пин, слегка склонив голову к плечу, рассматривает лежащую в открытой картонной коробочке заколку. - Можешь поцарапать её, - Хибари аккуратно разламывает палочки. - Или оторвать пару подвесок. - Я сейчас! - схватив заколку, она вскакивает и убегает в примыкающий к комнате кабинет Хибари, нарушая сразу целый свод правил: не разворачивать подарок при дарителе, не вставать из-за стола во время еды, не заходить без разрешения в апартаменты хозяина дома... Слегка усмехнувшись, Хибари придвигает к себе тарелку с рисом. - Мне очень нравится, - обратно девочка входит уже чинно: видимо, накрутилась перед зеркалом и всё как следует рассмотрела. - Спасибо, Кёя-сан. - Надеюсь, теперь твоя причёска всегда будет опрятной, - большой красный цветок в её блестящих чёрных волосах так похож на настоящий. - Я постараюсь, - она поворачивает голову, и маленькие ниточки бусинок искрятся в свете ламп.
- Но у меня имеются все бумаги! - акцент испарился, словно по волшебству. Кажется, женщина была всерьёз поражена, что её «волшебные слова» про бумаги почему-то не сработали. Мимолётно удивившись отваге и глупости чудачки — надо же было не понять, почему лишь её Хибари не тронул — он вытер тонфа о шуршащий чёрный шёлк и приблизился к спокойно поправлявшей сбившуюся одежду девочке. - У Хаято-ши есть хорошее выражение по поводу официальных бумаг, - насмешливо заметила И-пин, бросив косой взгляд в сторону «тётушки». - Но, боюсь, Кёя-сан будет недоволен, если я начну вслух повторять такие слова. Наряд определённо делал её старше: уже не девочкой-подростком, а той, кого европейские классики витиевато именовали «молодой особой». Но он не делал её красивее. Ни одному кимоно это не под силу. - Ты пропустила ужин, - кажется, он подошёл слишком близко. Или это просто из-за того, что на заваленном корчащимися телами полу так мало места? - В Семье это не приветствуется. - Прошу прощения, Кёя-сан, - отступив на полшага, она споткнулась о какого-то парня, и Хибари, в очередной раз забыв о правилах, быстро подхватил девочку, не давая ей упасть. - Больше не повторится. Я постараюсь. И маленькие ниточки бусинок блеснули в свете ламп.
121/157. Гокудера/Тсуна. (5 тур)www.diary.ru/~reborn-art-fest/p122266472.htm 1555 слов- Теста тупее у нас ещё не было! - Гокудера отпихнул от себя исписанный листок с такой брезгливой миной, словно это была не обычная распечатка, а использованная туалетная бумага. - Кубический идиотизм в квадрате! Они бы ещё таблицы Брадиса зазубривать заставили! - Ты ведь уже дописал, - Ямамото зевнул и устало потянулся. - Это нам с Тсуной о-го-го сколько ещё! - Так шевели ручкой, бейсбольный придурок! - сердито огрызнулся Гокудера. - Уж готовое-то ты списать в состоянии? - Рука устала с непривычки, - широко улыбнулся Такеши. - Ногой пиши! - Спасибо, что помогаешь нам, Гокудера-кун, - перебранка отвлекала Тсуну, и ему пришлось невольно влезть в разговор. - Без тебя мы бы тут все выходные просидели! А так за вечер управимся, и завтра можно будет погулять, как следует. - Конечно, Десятый, - от нехитрой похвалы Хаято сразу расцвёл, и немного смутился даже. - Погулять — это самое оно. Я прогноз смотрел в интернете — завтра точно должно распогодиться! Ладно, не буду тебе мешать. Покурю пойду. Обычно он курил прямо здесь, у окна; но в такую метель Гокудера ни за что не стал бы студить комнату, рискуя здоровьем Десятого. Он выскочил за дверь. И как-то сразу стало так тихо, что Тсуна по инерции писал ещё минут десять, пока до него дошло. - Он опять раздетый убежал, да? - Тсуна поднял затуманенный взгляд на Ямамото. - Ну да, - так же тормознуто ответил тот, уже почти впавший в транс под напором синусов и косинусов. - Мы же днём когда шли к тебе, тепло ещё было, и он куртку брать не стал. - Мою бы хоть накинул, - Тсуна оглянулся. - Или твою. - Зато так быстрее вернётся, - философски пожал плечами Ямамото. - Меньше дымом дышать будет. - Угу. Тсуна вроде и согласился, но всё равно почему-то не сиделось. Интуиция, или предчувствие, или просто нужен был повод оставить хоть ненадолго навязшие в зубах формулы и размяться — непонятно. А только захотелось вдруг, почти нестерпимо, встать и выйти на улицу. - Пойду, поищу его, - пробормотал он и оказался на лестнице раньше, чем Ямамото успел сказать что-нибудь разумное и успокаивающее. Сбежал вниз, схватил с вешалки шарф и старую отцовскую куртку, неизвестно зачем висящую там круглогодично — видимо, просто из маминой сентиментальности, и открыл входную дверь. Оказавшуюся почему-то порталом в другую реальность. Такую, где тебе в лицо летит мелко покрошенная ледяная бесконечность, и нет ни воздуха, ни света, ни старого доброго дворика с облетевшим к зиме клёном, верёвками для белья и шезлонгом, который вредная Бьянки так и не убрала в кладовку. И Гокудеры тоже нет. - Гокудера-ку-ун! - крикнул Тсуна, высунув на улицу лишь голову, и от всей души желая, чтобы Гокудера отозвался из кухни, или туалета, или ещё какого-нибудь нормального места. - Гокудера-а! - Тсу-кун? - мама, разрумянившаяся в кухонной духоте, улыбалась легко и отстранённо: видимо, была занята чем-то важным и вкусным. - Мам, Гокудера-кун не с тобой? - Он вышел подышать свежим воздухом, - она смотрела на снежное марево за порогом и белые крупинки, которые таяли в тепле, даже не успевая упасть на чисто выметенный пол, а видела, должно быть, что-то своё. Иногда Тсуне очень хотелось узнать, о чём же мама думает, когда так вот улыбается. А иногда — нет. - Не ходи сюда, мам, - сказал он, торопливо застёгивая куртку и вертя головой в поисках шапки. - Тебя продует. Мама послушно скрылась в кухне, шапка всё никак не находилась, и Тсуна, махнув на неё рукой, пошёл так. Закрыл с немалым трудом дверь за своей спиной, вдохнул нечаянно сотню-другую перемешанных с морозным воздухом снежинок и тут же раскашлялся, вытирая заслезившиеся глаза. - Гокудера-ку-ун! Гокудера-а! Звуки исчезали в белой мгле, таяли, как маленькие кусочки сахара в молоке, вот только снег, в отличие от молока, не становился от этого сладким. Крикнув ещё пару раз, Тсуна подумал малодушно, что Гокудера, должно быть, просто зашёл за дом — там, между задней стеной и забором, не так дуло, и можно было спокойно... Ерунда. Гокудеры не было уже почти двадцать минут. Он никогда не выкуривает больше двух подряд, даже сильно нервничая. А сегодня он не нервничал. Тсуна сильно-сильно сощурился, став похожим на карикатурного китайца, обеими руками прижал к себе куртку, чтобы не потерять, и решительно поплёлся туда, где надеялся рано или поздно отыскать калитку. Само собой, фирменная савадовская удача его не покинула: споткнувшись о забытое детьми ведёрко, Тсуна отважным пингвином полетел носом вперёд и едва не впечатался в забор. Зато здесь оказалось чуть потише, чем на открытом месте, да и «поместье» у них не настолько обширное, чтобы брести вдоль забора до выхода дольше трёх минут. Калитку Тсуна затворять не стал — так легче будет её найти. Завертел головой, вглядываясь в белую снежную круговерть — шумную и безумную, как целый легион сов Тумана. - Гокудера-ку-ун! Куда он пошёл? Направо, к небольшому магазинчику, который всего в паре десятков метров от тсуниного дома, или налево, к супермаркету — до него гораздо дальше, зато и выбор там больше, и наверняка есть любимые сигареты Гокудеры... Опять ерунда. Нет у Гокудеры-куна любимых сигарет. Когда есть деньги, он берёт те, что подороже, на мели довольствуется самыми дешёвыми. Тсуна различает их по запаху: дорогие пахнут маминым шкафчиком с пряностями, дешёвые — просыпавшейся в костёр чайной заваркой. Вопрос в том, сколько у Гокудеры с собой денег. Скорее всего много: из ближайшего магазина он бы уже успел вернуться. Наверное. Ведь не заблудился же он, в самом деле? Гокудера не может заблудиться. Вот Тсуна — запросто. Стоит только потерять из виду калитку... а где она, кстати? - Никчёмный Тсуна! - хотелось выразиться покрепче, но вместо этого он замолчал, вслушиваясь в доносимые ветром звуки. Очередная глупость. Не услышишь в этой сумятице ни шагов, ни крика (да Гокудера-кун и не будет кричать, вот ещё), и даже выстрелов — не услышишь. Можно похитить человека, и увезти его неизвестно куда на большой чёрной машине. Или ранить, оставив умирать на занесённой снегом обочине. Или и того хуже... Ну почему тсунино богатое воображение обостряется исключительно в таких вот ситуациях — когда есть шанс за пару минут запугать себя плохими мыслями до полусмерти? Нет бы ему срабатывать на сочинениях по японской литературе! Хотя... При их-то образе жизни всё самое плохое может случиться в любой момент. Запросто. Так что вполне разумно будет сбегать за Ямамото, ведь его собака... Что-то большое и тёмное возникло из снежной завесы прямо перед тсуниным носом, и он с ужасом осознал, что не успевает даже отскочить, а перчатки остались дома, на тумбочке, да и кто бы стал брать перчатки, выходя на минутку на улицу, хотя Реборн его всё равно отпинает, когда узнает, если, конечно, ещё будет, кого пинать... - Десятый? - толкнул на бегу, зашипел, узнал, испугался, подхватил, не давая упасть — всё в три секунды. - Ты чего здесь? Случилось что? Живой. Полные волосы снега — дома он сразу растает, и пряди повиснут тёмно-серыми, цвета старых некрашеных досок, сосульками. Нос мокрый, как у Джиро, губы белые, к скулам как будто два больших леденца прилепили — ярко-розовых, какие обычно на праздниках продают. Ах да, праздник же. Гокудера нашёлся. - Случилось! - Тсуна неожиданно для себя разозлился. Сунул холодную куртку прямо Гокудере в лицо и почти закричал сбивчиво: - Ты почему? Нельзя раздетым! Ты простудишься! И умрёшь! Или ещё хуже! - Хуже, чем умру? - Хаято смотрел на куртку недоумённо, словно впервые в жизни видел такую затейливую штуку. - Десятый, у тебя снег на волосах. Как шапка. - Шапка! - отобрав у него куртку, Тсуна, пыхтя, натянул её Гокудере на плечи и заставил просунуть руки в рукава. Куртка была Гокудере велика, и всё норовила соскользнуть и свалиться, а молния замёрзла, и застёгиваться не желала. - Это на тебе должна быть шапка! И пальто! И вообще! - Вообще? - тупо повторил Гокудера. - Шамал сказал, что от курения один вред! - оставив непокорную куртку в покое, Тсуна привстал на цыпочки и старательно обмотал шею Хаято шарфом. - И он прав, как видишь! Если у тебя будет воспаление лёгких... Видимо, это вечер сегодня такой. Особенный. В который Тсуна всё время тычется носом в разные холодные колючие вещи. В снежный ветер, например. Или в забор — почти ведь приложился к нему. Или в шарф, как сейчас. - Ты только не беспокойся, Десятый! - в объятиях сразу стало тепло, и Тсуна тут только понял, как его трясло всё это время. - Я больше никогда! В смысле — всегда! И пальто, и шарф, и перчатки, если хочешь! И шапку куплю! С ушами! - С ушами? - невнятно повторил Тсуна сквозь шарф, живо представив себе, как Гокудера рассекает по городу в шапочке с ушками Микки Мауса — такая, помнится, была у Хару. - С ушами, наверное, уже лишнее. Тсуна завозился, и Гокудера тут же расцепил руки, отпуская его. Шмыгнул носом, потом наклонился, слегка коснувшись своим лбом тсуниного. - Очень сердишься? - виновато спросил он. - Ну-у... уже не очень, - честно ответил Тсуна. Теперь он сердился уже на себя. И чего, спрашивается, взбеленился? Прямо как Хару, которая вечно «сама придумала, сама расстроилась». Ещё и Гокудеру довёл — того и гляди на колени хлопнется опять. Эх ты, босс-недоучка. Ветер стихал, и за белой пеленой начали проступать контуры домов, деревьев, заборов и прочей недвижимости. У Тсуны замёрзли руки, и уши тоже замёрзли, и вообще — чего он ждёт? - Домой? - заглядывая Гокудере в глаза, старательно бодрым голосом сказал Тсуна. - Пока мы тут и в самом деле не простудились. Кстати, попрошу маму сделать тебе горячего молока. С мёдом. Гокудера вздрогнул, словно приходя в себя, и зябко запахнул полы слишком широкой для него куртки. - Десятый, - сказал он так кротко, что смог бы, наверное, разжалобить даже айсберг. Или Реборна. - А давай ты меня лучше в угол поставишь?
38/157. Рёхей/Хибари Арт NH! Прятаться от дисциплинарного комитета. (5 тур)www.diary.ru/~reborn-art-fest/p122262089.htm 850 словДураку было ясно — стемнело, но Рёхей-то дураком сроду не был. Он несколько раз открыл и закрыл глаза, и только потом констатировал: проспал. «Прилёг на минуточку», называется. Хлопнул себя с досады кулаком по лбу, скривился от боли, но по парте не ударил, и сумку в стену кидать не стал. В такое время в школе лучше не шуметь. И дело вовсе не в призраках или другой экстремально паранормальной чуши.
Дисциплинарный Комитет. Рёхей понятия не имел, зачем им обходить всю школу перед закрытием. Кто добровольно будет сидеть допоздна в пустом скучном классе, когда можно славно пробежаться по свежему воздуху до дома, где тебя ждут горячий ужин, боксёрская груша, гантели и прочие удовольствия? Однако же — обходили. Дёргали дверные ручки, проверяя, заперто ли, заглядывали в туалеты и кладовки, даже в подвал спускались. Может, и не каждый день, но по средам и пятницам точно.
В эти дни у Рёхея бывали дополнительные тренировки с первогодками, потом он долго-долго торчал в душе и ещё дольше одевался. Чтобы на выходе из клуба мельком взглянуть на окна второго этажа — восьмое и девятое, если считать слева. Если они оказывались такими же тёмными, как соседние, то надо было всего лишь немного замедлить шаг. И тогда у школьных ворот гарантированно столкнёшься с Хибари Кёей. «Экстремально задержался!», или «О, ты тоже ещё здесь!», или просто «Привет, Хибари!». Учитель Колонелло называл это «разведка боем». Если Хибари не щурил сердито почти чёрные в тусклом свете фонаря глаза, не тыкал в грудь Рёхею выскочившей из рукава дубинкой или не бросал сквозь зубы тихое «Уйди», они могли пойти домой вместе. Ну, то есть как «вместе»? Рёхею позволялось идти шагах в двух-трёх слева или справа и молчать. Это было непросто: шёл Хибари обычно неспешно, размеренно, Рёхея от этой скорости всё время тянуло высоко подпрыгивать, да и рот он себе чуть ли не руками зажимал — так хотелось рассказать что-нибудь про тренировки, или соревнования, да хоть про сестрёнку Киоко. Но ещё больше хотелось просто идти рядом. Послушно переставлять ноги — левая-правая, левая-правая. Поглядывать искоса — не поворачивая головы и не слишком часто, а то вдруг заметит. Делать вид, что разглядываешь витрины или пялишься на мимопроходящих девчонок. Четыре квартала. Почти двадцать минут.
«Ты с ума сошёл, братик», - сказала бы Киоко — она не слишком воздержанна на язык, когда рядом нет её одноклассников. - «Наверное, это сотрясение мозга. Прими холодный душ и приляг. Я сварю тебе бульон».
Иногда окна ещё светились — восьмое и девятое, если считать слева — и Рёхею приходилось прятаться в кустах, которые росли между главным входом и спортзалом. Рёхей не знал их названия, да и зачем ему? Главное, что они были густые. И без колючек, он ненавидел колючки. Он забивался поглубже — гибкие, тонкие ветки обычно не ломались, только начинали сильнее пахнуть утренним салатом Киоко, затихал и ждал. Он узнавал Хибари по шагам — мягким и тяжёлым, как будто идёт крупный сытый кот. Очень большой кот.
Сейчас никаких кустов не было, да и шаги звучали немного иначе: все же пол в коридоре — совсем не то, что неровный, вечно засыпанный песком асфальт во дворе. Но спутать всё равно было невозможно. Рёхей, уже совсем проснувшийся и с сумкой на плече, замер возле приоткрытой двери, затоптался неловко. Выскочить навстречу с громким «Экстремально задержался!»? Конечно, против хорошей драки Рёхей не имел ничего и никогда. Но в этом случае домой он почти наверняка пойдёт один. Стараясь ступать бесшумно, Рёхей сделал несколько шагов назад и сел за первую попавшуюся парту. Может, Хибари не будет заглядывать в класс. Закроет дверь и пойдёт дальше. Это всего лишь второй этаж, и сигнализации на окнах у них нет, это Рёхей знал точно. Он экстремально аккуратно спустится, потихоньку обогнёт здание...
- Бесполезно, Сасагава, - Хибари действительно закрывает дверь. Вот только с этой стороны. - Я слышал тебя ещё на том конце коридора. - Экстремально задержался, - не слишком уверенно выдаёт Рёхей, снизу вверх глядя на приближающегося Хибари. - О, ты тоже ещё здесь. Скрипнула парта, скрипнул стул, да что же у нас всё скрипучее-то такое, словно несмазанное? Странно, Хибари без пиджака. Наверное, стало жарко, и он оставил его в кабинете. Почти совсем темно, и смотреть на сидящего рядом, не поворачивая головы, очень неудобно. И пить некстати захотелось. - Привет, Хиба... Сильные пальцы мягко, но уверенно зарываются в жёсткий «ёжик» на затылке, мягкие губы накрывают обветренные, Хибари прозаично пахнет мылом и лимонными леденцами, и нужно обязательно крепко закрыть глаза, а то голова почему-то кружится.
Кажется, это всё должно было быть у Рёхея с Ханой Курокавой. В смысле, первый поцелуй. В смысле, он же видел там. В будущем. Фото, и всё такое. Ах, да. Они же изменили будущее.
Рёхей никогда не связывал свои почти двадцать минут по средам и пятницам (не считая сидения в кустах) с поцелуями, сладким ёканьем где-то за кубиками пресса и машинальным цеплянием за пахнущую мылом белую рубашку Хибари Кёи. - Боярышник, - глаза у Рёхея уже открыты, и он ясно, словно при ярком свете, видит, как Хибари медленно облизывает губы. - Боярышник? - тупо повторяет Рёхей. - Кусты, - пальцы на затылке слегка перебирают волосы, от этого хочется скулить и мелко царапать коротко стрижеными ногтями шершавый белый хлопок. - Отлично просматриваются из окон комнаты Дисциплинарного Комитета. Особенно когда выключаешь свет.
«Ты с ума сошёл, братик. Наверное, это сотрясение мозга».
14/157. Джотто/Джи. арт А-(5й тур)www.diary.ru/~reborn-art-fest/p122256692.htm 1386 словДождь, дождь, дождь, небо словно порвалось. Льёт уже третью неделю, и будет лить ещё три, как говорят местные. Местные, да. Они с Джи — не местные. Чужие. Гайдзины. Здесь всё чужое — язык, еда, дома, небо. Даже дождь. Совсем не освежает. На улице волгло и душно, как в плохой турецкой бане, штаны, рубашка, волосы — всё мокнет, липнет к телу; кажется, что и кожа разбухает, и скоро повиснет складками, как у отощавшего бегемота в палермском зоопарке. Да, и бегемотов здесь тоже нет. Впрочем, по бегемотам Джотто не скучает. Он скучает по апельсинам, ха-ха. По мелким, сладким сицилийским апельсинам, похожим на маленькие сгустки Пламени Рикардо, по красным яблокам с глянцевито блестящими боками, по сливам и баклажанам, по сельдерею, которые всегда ненавидел. Ненавидеть плохо, конечно. Впрочем, все ненавидят сельдерей, подумаешь. Джотто и Рикардо ненавидел. И по нему он не скучает, чтоб вы знали.
- Лучше бы я умер дома, - когда Джи говорит, в горле у него хлюпает громче, чем в мокрых насквозь ботинках. - По крайней мере, лежал бы сейчас в сухой земле. Он пинает чавкающий ботинок, и тот не отлетает в угол. Слишком тяжёлый. - Мне нужна ванна, - взамен ботинка в угол летит пиджак. Но тоже не долетает. - Огромная ванна. С холодной водой. Слушай, а бывает сухая вода? Он выходит в коридор, не дожидаясь ответа. Да Джотто и не собирался отвечать. Нет у него ответов — ни на этот вопрос, ни на сотню других. Почему именно сюда? Чем плоха была Германия (Алауди бы всё устроил, можно не сомневаться)? Чем не угодили Франция, Испания, Швейцария, да хоть Греция или Алжир? Любое место, где ты не тонешь заживо, идя на базар. Где рыбу жарят прежде, чем съесть. Где нет липкого риса и липкой грязи. Любое человеческое место.
Следы Джи расплываются тёмными неряшливыми лужицами, и Джотто зачем-то старательно наступает на них. Наверное, чтобы потом было меньше уборки. Или просто так. Может он хоть иногда делать что-то просто так? - Я устал, - не оборачиваясь, бросает Джи, и продолжает стаскивать тяжёлые от воды брюки — зло, как тонкую корочку с плохо чистящегося апельсина. Джи устал. Устал вообще. И сегодня. И в эту минуту. - Я не за этим. Я просто, - чувство вины похоже на цунами. Даже когда ты видишь его издалека, очень издалека, то всё равно не можешь ничего сделать. Не можешь убежать. Тебе некуда бежать. - Вымоемся и спать. Ах да, ужин. - Не хочу, - тёмные мокрые брюки плюхаются на пол кучей бурых водорослей, смятая рубашка похожа на дохлую медузу. - Ешь без меня. Без него. Да. И сюда надо было — без него. В эту страну. Где только рис, водоросли и дождь. Проклятая гипер-интуиция. Чтоб ей пусто было.
Волосы Джи слиплись острыми багровыми прядками, он прижимается щекой к скользкому бортику и топит в голубоватой льдистой воде худые длинные ноги. Вода переливается через край, Джотто вешает брюки на неровный проволочный крючок и тянется к крану. - Нана умеет делать стейки, - он отдёргивает руку от воды и с недоумением разглядывает дрожащие пальцы. - По крайней мере, она так сказала. Жжёт. Разве можно обжечься водой? - Если ты правильно её понял, - у Джи как будто рис во рту. Проклятый липкий рис. - Может, она сказала: «Сегодня отличная погода, господин гайдзин». Или: «Какой у Вас красивый красный зонтик». Или: «Мне нравятся бумажные фонарики». А тебе нравятся бумажные фонарики? У Джи лиловые губы — нежно-лиловые, как тот огонь, что умеет вызывать Алауди, когда сильно злится. Он никогда не кричит, и почти не меняется в лице, и только по нежно-лиловым всполохам, вдруг распускающимся в его руках, можно понять — зол, очень зол. Джи не зол. Он устал. Смертельно.
Он лёгкий, словно целлулоидная кукла — может потому, что совсем не сопротивляется, когда Джотто выдёргивает его из воды. Почти невесомая кукла, Елена как-то купила такую дочке, а потом куклу чуть не унесло волной, когда они были на пляже, и она так плакала, дочка, конечно, не кукла, хотя кукла тоже умеет, святая дева, почему здесь нет ничего сухого, совсем ничего, даже тряпки. Кожа такая холодная, и взгляд мечется суетливо, цепляясь за пустяки вроде щербинок на плитке или побитой красной миски, которая тут вместо ковша. Красное. Красное-прекрасное. Подкладка плаща, он висит в ожидании стирки уже вторую неделю. Или третью. Время размокло под дождём, расползлось, как забытая на крыльце утренняя газета, и оказалось вдруг, что можно жить и без времени. Без времени. А ещё без солнца, без паэльи и без сицилийских апельсинов — маленьких и сладких, похожих на сгустки Пламени Рикардо. Только без Джи — нельзя. Ни ужинать, ни жить. Джотто кутает его в толстый колючий плащ, как маленького, прижимает к себе, трясёт, кричит, мешая проклятия с Pater noster, qui es in caelis, и даже сейчас не может ударить по щеке — ни левой, ни правой. Целовать холодные губы страшно, словно покойника целуешь, и солоно от слёз, cazzarola, он что, разревелся?, взрослый человек, босс, мужчина, в конце концов, что ещё за...
- Я язык прикусил, дурень! - нежно-лиловый прорезают алые прожилки, а голос больше не хлюпает. Шипит, как стейк, только что сведший близкое знакомство с оливковым маслом. - Я что, в ванне заснул? Вот чё-ёрт! И кто такая эта Нана? Очередная кукла дарума, у которой один глаз, а руки даже из задницы не растут? - Не чертыхайся, - мокрая рубашка так освежает, оказывается. Просто зуб на зуб не попадает. - Нану привёл Асари. - Асари? - Джи мученически закатывает глаза. - Да что Асари понимает в стейках? Он же одной редькой питается! И чего ты в меня вцепился? Итальянским языком сказал — устал, вот вымоюсь сейчас, и... Он замолкает на полуслове, припоминая. Разворачивается, заставляя Джотто расцепить руки, и до конца выкручивает кран с горячей водой. - Ты же не подумал? - он очень красивый, когда краснеет. Но не выносит, когда это замечают. - Что я специально. - Это всё духота, - Джотто выжимает над раковиной нечаянно сброшенную на мокрый пол рубашку Джи — у прачки достаточно собственной воды, ни к чему тащить лишнюю тяжесть. - Духота, рис и китайцы. Упрямые черти. Иногда даже мне хочется их передушить. - Если бы не Асари, им бы точно конец, - ухмыляется Джи, оборачиваясь. - Сдаётся мне, с русскими и то проще договориться. - Не управимся к приезду Алауди, он все мозги выест потом. Десертной ложечкой. - Напугал ежа голым задом, - он придвигается, глядя сверху вниз остро и насмешливо. - Голым белым задом. Ай-яй-яй. Ну и босс у меня. Бесштанный и бесстыжий. Аморальный тип. - Ты же устал, - рубашка, да к дьяволу рубашку, и плащ туда же, руки заняты, губы заняты, вода опять плещет на скользкие плитки пола, и кожа так быстро согревается под немного дрожащими ладонями — нужно только знать, как правильно трогать.
- Ещё. Ещё. Ещё-ещё-ещё, - он тесный и жадный, он никогда не говорит: «Да, так хорошо», или «Нет, болван!», или «Люблю тебя»; он только выгибает спину — легко, упруго, запрокидывает голову так, что отросшие волосы едва не касаются острых лопаток, и дышит этим «Ещё-ещё-ещё» - тяжело и часто, и словно задохнётся, если Джотто замрёт хотя бы на миг. Поэтому Джотто никогда не останавливается. До самого конца.
- Вода опять остыла, - у Джи сонный голос, и он смешно дёргает щекой, к которой прилипла мокрая прядка. - И ты тяжёлый. Особенно плащ. Зачем нам эта Нана, если подумать? Ты и на сырой рыбе отъелся — того и гляди утопишь. - Ты просто не пробовал её бифштексы, - от мокрой рубашки мёрзнет спина, да неужели ему наконец-то удалось здесь замёрзнуть? - Асари говорит, что они — как ангельское пение. - Асари буддист, - Джи лениво ворочается, пытаясь скинуть плащ. - И он ест одну редьку. Я сам видел. - Но это не значит, что он не видит ангелов, - Джотто, слабо улыбаясь, теребит полускрытое яркими волосами ухо. - Когда он играет, их все видят. Даже ты. - Не вижу я никаких ангелов. Слезай давай! И убери с меня вот это вот...
В Японии всё не так, как дома. В Японии дождь, рис и деревянные сандалии, и сельдерей стоит дороже хорошей рыбы. И ещё здесь закаты. Оранжевые закаты, заливающие дома, людей и небо соком сицилийских апельсинов — маленьких и сладких, похожих на сгустки Пламени Рикардо. Кажется, они спугнули дождь — закат вливается в маленькое окошко под потолком ванной, и красит в персиковый мокрую белую рубашку медленно поднимающегося Джотто. - Солнце, - он поворачивается к окну и слегка щурится, улыбаясь, тёплый отсвет ласкает его лицо, и соломенные лохмы над высоким лбом горят ярко-рыжим. - Хорошо, да? И ангелы, если они существуют, явно распеваются где-то там, в прояснившемся небе — чтобы не опозориться во время приближающегося ужина.
19/157. Занзас/Тсуна (5 тур)www.diary.ru/~reborn-art-fest/p122257190.htm 1069 словМокрая расчёска помогала ничуть не больше сухой. Тсуна посмотрел на неё, как на предательницу, вздохнул, оставил волосы в покое и занялся зубами: опаздывать сегодня было никак нельзя. Сунув зубную щётку в стаканчик, он набрал полный рот тепловатой воды и вяло забулькал, стараясь хоть как-то проснуться. Не стоило вчера так засиживаться за приставкой, конечно, но он ведь почти прошёл этот супер-сложный уровень...
От звуков, раздавшихся из кухни, Тсуна не только мигом экстремально взбодрился, но и щедро забрызгал своё отражение мутной от зубной пасты водой. Это была не стрельба. Не стрельба, не крики боли, не взрывы или звон холодного оружия. Но Тсуна, торопливо протирающий зеркало, пожалуй, предпочёл бы стрельбу.
В кухне смеялись.
Мужской смех в доме Савада, по тсуниному печальному опыту, мог означать только одно. Точнее, только два: либо снова нарисовался на горизонте отец, принеся в их только-только устаканившуюся жизнь очередные крупномасштабные неприятности, либо... Либо их принёс кто-то другой.
На кухне Тсуну поджидали запахи ванили и жареного мяса, и бантик. Большой розовый бантик, отделяющий ослепительно-белую рубашку от жёлто-чёрных форменных брюк. - Ой, ну я не знаю, - мама — румяная, как школьница и совершенно счастливая, кокетливо потупившись, щебетала высоким взволнованным голосом, - это же просто женская болтовня, мне прямо даже стыдно надоедать таким серьёзным молодым людям! Тсуна застыл на пороге, медленно переводя взгляд с розового банта на любовно надраенную корону, с короны на воинственно торчащие усы, с усов — на кресло. Как они умудрились протащить в дверь эту громадину?
- Доброе утро, Тсунаёши-тян, - первым отреагировал отиравшийся у плиты Луссурия: очки, ухмылка, ирокез, мамин любимый фартук. - А ты подрос. Он слегка качнул бёдрами, потом залихватски вскинул руку. Бант встревоженно колыхнулся. Толстый румяный блин перевернулся в воздухе и с громким шкворчанием шлёпнулся обратно на сковороду. - Утречка, Тсу-кун! - когда у мамы в последний раз так радостно блестели глаза? Кажется, ужасно давно. - Эти милые молодые люди сказали, что они — твои друзья! Бельфегор улыбнулся шире, чем позволял довольно скромный размер его щёк, Леви многозначительно пошевелил усами (и бровями), Сквало хищно втянул носом аромат обречённого на заклание блина, Луссурия с готовностью хихикнул. Занзас поднял на Тсуну тяжёлый взгляд битого жизнью и злыми людьми кота, вынужденного делить эту планету с тощим, невкусным, но, к сожалению, потенциально съедобным хомяком.
- Тсу-кун? - мама растерянно заморгала. Тсуна видел, как сильно ей хочется, чтобы сказанное гостями было правдой. Чтобы «милые молодые люди» действительно оказались друзьями её любимого, хотя и изрядно непутёвого сына. - Да, мам, - он старался говорить, не слишком громко стуча зубами. - Друзья. - Замечательно! - просияла мама.
- Занзас — сын дедули Тимотео, - неизвестно зачем продолжил Тсуна, заработав сразу четыре осуждающих взгляда и один — полный неприкрытой ненависти. - А это его товарищи. По, кхм, работе. - Как это мило! Никакой милоты в сложившейся ситуации Тсуна не замечал в упор, но расстраивать лучащуюся счастьем маму было бы просто свинством.
- Бьянки ушла с детьми прогуляться в парк, - а, так вот где вся мелочь, включая Реборна и Маммон. - Ох, Тсу-кун, тебе же нужно поспешить с завтраком, а не то в школу опоздаешь! Так, куда бы нам тебя посадить? С посадкой возникли, что называется, «маленькие технические трудности». Четверо взрослых мужчин и огромное кресло пятого занимали куда больше места, чем троица детсадовцев, две хрупких женщины и малогабаритный ученик средней школы. Вздохнув, Тсуна мысленно примирился с тем, что завтракать сегодня придётся либо на табуретке возле двери, либо в коридоре. Если ему вообще удастся поесть.
- Не проблема, матушка, - Тсуна даже не понял в первую секунду, чего он испугался больше: ласковых интонаций в голосе Занзаса или того, что тот назвал его маму «матушкой». - Он может посидеть со мной. В следующее мгновение его чувствительно дёрнули за рукав, и Тсуна шлёпнулся чуть ли не на колени Занзаса - одновременно с прилетевшим на тарелку Сквало блином. - Но это же неудобно! - не слишком решительно запротестовала мама. - Нормально, - Занзас резко отодвинулся назад, чтобы даже чуть-чуть не касаться Тсуны. - Тебе ведь удобно, - он ощутимо напрягся, и всё же заставил себя выплюнуть ненавистное, - Савада? - У-удобно, - промямлил Тсуна, не выходя из ступора. Мир, каким его знал Савада Тсунаёши, определённо подходил к концу.
- Вот и чудненько! - Луссурия радостно помахал ему заляпанной жидким тестом поварёшкой и повернулся к Нане. - Так на чём мы остановились, матушка? - Ой, мне так неловко! - мама прижала ладони к пылающим щекам, как это обычно делали девушки из телешоу. - Глупости, настоящие глупости... - Ну что Вы, - пробасил Леви, смущённо сгибая пополам вилку. - Нам очень интересно. - До жути! - прочавкал Сквало, явно настроенный прибрать к рукам и следующий блин. - Угу, - ухнул Занзас прямо в тсунино ухо, отчего оно едва не встало дыбом вслед за волосами. Улыбающийся Бельфегор ничего не сказал, и Тсуна подумал, что у него, кажется, заклинило челюсть. - Ну, раз вы настаиваете, - мама, привстав на цыпочки, сняла с верхней полки стёганые кухонные рукавички, - я только посмотрю, как там мясо, и всё-всё расскажу.
Жар из открытой духовки расходился по комнате пряными, немного щиплющими в носу волнами. Все в кухне затаили дыхание, и трепетную тишину нарушал лишь треск раскалённого масла на сковородке, за которой по-прежнему бдил Луссурия, да чьё-то раздражающее сопение — Тсуна не сразу понял, что это пыхтит он сам. Проткнув вилкой глянцевито блестящую коричневую корочку, мама задумчиво рассматривала выступившие светло-розовые капельки и слегка качала головой. - Думаю, ещё минут десять, - наконец-то вынесла вердикт она и аккуратно прикрыла дверцу. - Так вот. Когда Тсу-куну было четыре годика...
Пока мама вдохновенно потчевала капающих голодной слюной слушателей чрезвычайно постыдной историей из тсуниного нежного детства, Леви мерно кивал, словно бы подтверждая святую правдивость её слов, Луссурия ахал в нужных местах, Сквало лязгал зубами, уничтожая блины, а Бельфегор улыбался, сам Тсуна впервые в жизни безмолвно радовался тому, что волосы на его голове уже и так дыбом дальше некуда. Потому что Занзас, подавшись вперёд, прижался к тсуниной одеревеневшей спине и удобно устроил подбородок на его тёмно-рыжей макушке. И Тсуна всем телом чувствовал, как Занзас улыбается: тепло и беззаботно, словно это его мама и его кухня, и он привычно ждёт завтрака, чтобы потом пойти поиграть с друзьями в «Море волнуется — раз», или что-то такое же невинное.
Для всех остальных «Завтрак у Савады» мог быть просто нежданным подарком судьбы или ещё одним приключением, о котором потом будет приятно вспомнить. Но не для Занзаса.
То, что начиналось на тсуниных глазах между боссом Варии и стряпнёй матушки Десятого Вонголы, никак нельзя было счесть банальным одноразовым перекусом. Это было самое настоящее Большое Светлое Чувство. Если не Любовь На Всю Оставшуюся Жизнь.
-
-
24.08.2013 в 15:46685 слов
читать дальше
-
-
24.08.2013 в 16:06519
читать дальше
-
-
24.08.2013 в 16:50633
читать дальше
-
-
24.08.2013 в 16:57639
читать дальше
-
-
24.08.2013 в 17:231119
читать дальше
-
-
24.08.2013 в 17:36619
читать дальше
-
-
24.08.2013 в 17:39911
читать дальше
-
-
24.08.2013 в 18:00516
-
-
02.09.2013 в 03:14560 слов
-
-
02.09.2013 в 19:11775 слов, Н!
-
-
13.09.2013 в 05:561026 слов
-
-
18.09.2013 в 07:14877 слов
-
-
23.09.2013 в 03:461480 слов
-
-
25.09.2013 в 06:241575 слов - начало
-
-
25.09.2013 в 06:26414 слов - окончание
-
-
04.10.2013 в 04:12826 слов
-
-
09.10.2013 в 23:28915 слов
-
-
11.11.2013 в 05:441555 слов
-
-
09.12.2013 в 04:40850 слов
-
-
03.01.2014 в 21:391386 слов
-
-
25.02.2014 в 16:541069 слов